Оксфордский профессор Чарлз Добини, специалист по сельскому хозяйству, человек ученый и известный, приготовил доклад 'О предназначении половых различий растений в свете книги мистера Дарвина 'Происхождение видов'. Второй доклад – Уильяма Дрей-пера, бывшего профессора химии и физиологии, ныне ректора медицинской школы при Нью-Йоркском университете, – назывался 'Интеллектуальное развитие Европы и влияние на него взглядов мистера Дарвина'.

На конференцию приехал Ричард Оуэн. Епископ оксфордский Самюэль Уилберфорс обещал выступить непосредственно на открытии в субботу с изложением официальной позиции церкви. Уилберфорс немного знал математику и посему полагал, что разбирается во всех науках. Он считался, благодаря остроумию, одним из известнейших ораторов в Англии, везде, где бы он ни выступал, собирались огромные толпы. Естественную историю он не знал, да и не интересовался ею. Поэтому все нападки его – это ловкое жонглирование словами, искажение смысла и издевка. А слушать его будут в основном его сторонники. Спорить с ним все равно что ловить облака сачком. Чарлз понимал, что никто и не попытается возражать.

Эмма посмотрела на мужа, поняла и даже пожалела:

– Раз уж ты отказался поехать в Оксфорд, может, проведешь недельку на водах? У доктора Лейна в Ричмонде новая лечебница, это недалеко, всего миль двадцать…

И доктор Лейн, и его супруга обрадовались Чарлзу. Он выбрал тропу для прогулок, начал принимать водные про-цедуры… И совсем занемог. Раньше, будь то в Молверне или в Мур-Парке, недомогание быстро проходило. Сейчас же пропал аппетит, замучила бессонница, одолела тоска. Он взялся было за 'Тайме', которую выписывал доктор, но и газета не подняла настроения. В Лондоне городская осветительная компания устанавливает газовые фонари прекрасно, но его родному Дауну о таком мечтать да мечтать еще много лет. В районе Вест-Энда открыли новый вокзал – Чэринг-кросс, добираться до Лондона теперь быстрее. На часовой башне парламента установили тринадцатитонный колокол – Биг Бен, его звон разносился каждый час по всему Лондону. Англия вновь воюет с Китаем, тринадцатитысячная армия обстреливает из пушек Пекин. Маори – коренные жители Новой Зеландии, которых Чарлзу доводилось видеть во время экспедиции 'Бигля', взбунтовались из-за земли, напали на английские укрепленные пункты, изгнали белых поселенцев из глубинных районов…

Он отложил газету и взялся за два новых романа – 'Мельница на Флоссе' Джордж Элиот и 'Большие надежды' Чарлза Диккенса. Воздал должное и тому и другому, но сосредоточиться на чтении больше чем на пять минут не мог. Вконец отчаявшись, решил, что его предрасположенность к болезням наследственная и наверняка передалась детям.

Леттингтон, садовник и возница в одном лице, довез их до 'Высоких вязов' – усадьбы в четырнадцать тысяч акров: зеленые лужайки, пруды, посреди которых бьют фонтаны, обилие статуй, нисходящие галереи, неожиданные в столь строгом саду тропки, теряющиеся в буйстве июльского пестроцветья. Усадьба – продолговатое трехэтажное здание, причем потолки в гостиной и в библиотеке на первом этаже – метров шесть в высоту. Уже не одко поколение Леббоков занималось банкирским делом на Ломбард-стрит.

Встретил Дарвинов Джон Леббок-младший, личность весьма незаурядная для своих двадцати шести лет. В четырнадцать лет ему пришлось прервать учебу в Итоне и заняться банковскими операциями – заболели сразу несколько компаньонов отца, сэра Джона, и тот решил понемногу передавать ведение дел сыну. Сам Леббок-старший был весьма поднаторевшим натуралистом. Сын самостоятельно изучил антропологию и археологию, начал заниматься исследованиями, написал две книги: 'Доисторические времена по свидетельствам, дошедшим до нас' и 'Поведение и обычаи современных дикарей'. Мощный лоб, на который ниспадали курчавые волосы – Джон Леббок постоянно отбрасывал их рукой, – широко расставленные глаза, пробивающаяся бородка – таков был его облик.

И он, и отец побывали на конференции в Оксфорде. Они очень интересовались письмом Гукера, хотя и самим нe терпелось поделиться впечатлениями.

Леббок-младший открыл дневник и начал с предисловия:

– Четверг в Оксфорде выдался солнечным; хотя иногда набегали облака, было тепло, тихо, на редкость славный денек, ничто не предвещало страшной битвы, которая вски-рости разыграется в этом милом городке. И битва грянула. Не сразу, конечно. Сначала вашего друга профессор Генсло избрали председателем секций ботаники и зоологии, затем пришлось выслушать бестолковый доклад преподобного Карпентера 'Развитие естественной истории в США и Канаде'. После него выступил Добини. Потом Генсло попросил Томаса Гексли высказаться по докладам. Тот отказался, видно понял, что у присутствующих чувствэ возобладают над разумом, что совершенно неправомерно, и потому бессмысленно затевать с ними обсуждение научных работ.

– Не похоже на Гексли, – удивилась Эмма.

– Вступать в бой ему еще не время, – вставил сэр Джон.

– Потом мы выслушали от некоего мистера Даудена из Корка анекдоты о мартышках как доказательство того, что все обезьяноподобные – будь то мартышки, гориллы, бабуины или лемуры – намного уступают в умственном развитии собаке, слону и прочим.

– Вот это уже, похоже, сигнал к атаке, – снова вмешался сэр Джон.

– Выступил некто доктор Райт и рассказал о поведении горилл. Не успел он сесть, как на трибуне оказался Ричард, Оуэн. Поначалу медоточиво распространялся о том, что он, дескать, подходит к вопросу философски. Воздав должное смелости Дарвина – еще бы, выдвинуть такую теорию! онсказал, что ее истинность могут подтвердить только факты. И вот здесь-то он ринулся в наступление. Он пришел к выводу, что всю книгу можно считать ошибкой, доказав несостоятельность вашей гипотезы о происхождении человека от обезьяны.

– Но я не выдвигал такой гипотезы! – разъярился Дарвин. – Я сознательно не касался этого аспекта. В своих рассуждениях я всего лишь писал, что в далеком будущем откроются необозримые горизонты новых исследований. И что они прольют свет на происхождение человека и его развитие.

– ..Оуэн сказал, что сравнивал мозг человека с мозгом человекообразных обезьян. И мозг гориллы отличается от человеческого больше, чем от мозга низших наименее изученных обезьян.

– Ну вот, настал черед Гексли идти в бой! – решил Чкрлз.

– Именно! – воскликнул Леббок-младший. – Ведь Оуэну снятся лавры величайшего анатома и зоолога Англии. И вот Гексли, мальчишка по сравнению с ним, просит разрешения выступить. Он доказал полную несостоятельность тезиса профессора Оуэна о якобы большом различии мозга человека и высших обезьян, сославшись на анатомический анализ Тидемана и прочих. Далее он подчеркнул, что структуры мозга человека и гориллы близки, во всяком случае ближе, чем у высших и низших обезьян, хотя Оуэн утверждал обратное. А отличает человека от обезьяны способность говорить.

Чарлз сидел и безмятежно оглядывал приусадебные холмы. У подножия пасся скот Леббоков, дальше волнистый – холмы да овраги – ландшафт Кента, Чарлз любил его не меньше, чем Мэр, Страффордшир или его родной Шропшир, где течет Северн. От третьей чашки чая он отказался, подавшись вперед нескладным костлявым телом, он приготовился слушать дальше.

– Но это еще только пролог, – продолжил сэр Джон, – истинная драма разыгралась, как вам и написал Гукер, во время субботнего заседания, когда главным докладчиком выступил епископ Самюэль Уилберфорс. Он давно уже грозился 'сокрушить' Дарвина, всех своих приспешников собрал. Народу набилось – наверное, с тысячу будет, не пройти, все проходы заняты, духота, женщины платочками обмахиваются, нарядные, в ярких летних платьях. Занятий в университете не было, но собралась и небольшая группа старшекурсников. Зато духовенства хоть отбавляй – заняли весь центр зала, – пришли поддержать епископа. Как Уилберфорс ополчился на вас и на Гексли, хотя тот сидел в нескольких футах! Ему аплодировали, махали белыми платочками, он воодушевился и тут же допустил просчет. Повернулся к Гексли и, высокомерно улыбнувшись, спросил: 'Мистер Гексли, позвольте спросить, у вас прабабка обезьяна, что вы так рьяно отстаиваете свое происхождение?' Тут Гексли ударил себя по колену и воскликнул, обращаясь к соседу: 'Ну вот, сам господь отдает его мне в руки!' Потом встал и сказал: 'Не вижу ничего зазорного, если у человека прабабкой обезьяна. Куда зазорнее, если предком окажется человек, наделенный острым и гибким умом, не удовольствовавшийся успехом в своей области и посягнувший на другую, о которой не имеет понятия, научные споры он подменяет бессмысленным словоблудием и лишь отвлекает внимание слушателей от сути вопроса своей велеречивостью и умелой игрой на религиозных предрассудках'. Студенты ему аплодировали, а Уилберфорса освистали. Тут начали было выступать всякие церковники и дилетанты. Но Генсло быстро