Знаете, Лайель прямо оторваться не мог, зачаровала его книга. Да и я считаю, что написано отменно, вы славно потрудились. Успех обеспечен. Спасибо за теплые слова, адресованные мне в предисловии. Для меня это дань любви честнейшего, хотя и заблудшего человека.

Пока Гукер здоровался с остальными гостями, Чарлз отвел его жену в сторону.

– Отец прочитал мою книгу?

– Да.

– И как же мой старый добрый наставник Генсло отнесся к ней? Боюсь, на этот раз ему не за что похвалить ученика.

– Почему же, отдельные главы ему понравились, хотя…

– Он возненавидел меня?

– Нет, по-прежнему любит как сына… и прощает все прегрешения перед господом.

Чарлз всмотрелся в лицо Френсис – копия профессора Генсло, только каждая черточка миниатюрнее.

Гости собрались за столом. Бокалы наполнили холодным белым вином.

Лукаво прищурившись, Эразм поднял бокал и провозгласил тост:

– За происхождение нашего вида! Чарлз Лайель вставил:

– Американец Эмерсон раз сказал: 'Берегитесь, когда вседержитель посылает на землю мыслителя'.

Через два дня Дарвины вернулись в Даун-Хаус. Тогда-то и оправдались слова Джона Мильтона – тоже выпускника колледжа Христа, – сказанные более двухсот лет назад в 'Потерянном рае':

'Поднялся адский шум'.

Поразившее всех послание пришло от Адама Седж-вика, старого друга Чарлза. Сейчас Седжвик – каноник в Норидже, лицо весьма влиятельное как в англиканской церкви, так и в Кембриджском университете. Письмо, судя по всему, лишь пристрелка, а настоящий бой Седжвик даст на страницах солиднейшего в Британии журнала, где он частый гость.

После почтительнейших заверений в дружбе, Седжвик перешел к делу:

'Не знай я Вас как человека доброй души и чести, не стал бы писать всего этого… Книгу Вашу прочел скорее с болью, нежели с радостью. Местами она восхитительна, местами же я смеялся до колик; отдельные взгляды повергали меня в печаль, ибо они представляются мне в корне ошибочными и вредными, о чем и скорблю. Предлагаемая Вами человечеству структура развития столь же чудовищна, как и локомотив епископа Уилкинса, на котором он хотел довезти нас до Луны.

…Я ставлю первопричиной волю господню и могу доказать, что она вершится на благо тварей его. И суждение мое непоколебимо, будь оно выражено в словах или, тем паче, в логических построениях. У природы не только физическое, но и моральное, метафизическое начало. И всякий отринувший эту двойственность безнадежно погряз во грехе… Вы не связали первое со вторым, напротив, насколько я понял по некоторым примерам, усердствуете в обратном.

Отдельные места в Вашей книге глубоко оскорбляют мои моральные воззрения'.

Чарлз положил письмо на стол перед собою. Как оно его уязвило! И Эмму обличительная речь пастора огорчила настолько, что она не разрешила прочитать письмо даже старшим детям. Уже вечером перед сном Чарлз излил жене всю боль и горечь:

– До чего ж обидно читать: 'Местами она восхитительна, местами же я смеялся до колик'. Седжвик говорит, что пр-доброму ко мне относится, а сам выставляет меня на посмешище, вот, мол, дурак, годы корпел и напечатал нечто 'в корне ошибочное и вредное'. Он же знает, что я вею жизнь кропотливейше изучал естественную историю, и насмехается. Что может быть обиднее?

Целых два дня обдумывал он ответ, отвергая вариант за вариантом, и наконец решил написать просто: 'Думаю, не найдется человека, которому не хотелось бы огласить результаты работы, поглотившей все силы его и способности. Я не нахожу вреда в своей книге; случись в ней неверные взгляды, их вскорости полностью опровергнут другие ученые. Уверен, вы согласитесь, что истину можно познать, лишь одолев все превратности судьбы'.

Следующая отповедь появилась в 'Эдинбургском обозрении', снова без подписи. Чарлз, Лайель, Гукер и Гексли собрались в 'Атенеуме', просмотрели эту на редкость длинную статью и сообща пришли к выводу, что ни одному мало-мальски известному ученому в Англии не сохранить анонимности. Из статьи, хотя и неочевидно, следовало, что наступление на Чарлза подготовил Ричард Оуэн. Непонятно только, почему он предпочел остаться в тени.

Джозеф Гукер едва заметно улыбнулся:

– Трудно объяснить природу человеческую, это посложнее редкой тропической флоры или горных пород.

– Статья очень ядовитая и тонкая, – заметил Чарлз. – Вреда она принесет немало. К вам, Гексли, Оуэн относится весьма критически, вас, Гукер, просто ненавидит. Только к вам, Лайель, он не питает вражды. Считайте, что вам повезло.

– Наоборот, – Лайель широко улыбнулся. – Мне кажется, что меня обделили. А если подходить 'весьма критически' к самому Оуэну, то не показательно ли, что за многолетнюю деятельность он не нажил ни учеников, ни последователей.

Четверо друзей расположились за рюмкой шерри в глубоких кожаных креслах: пополудни они решили перекусить и зашли в клуб. Чарлз развернул 'Эдинбургское обозрение' и прочитал вслух: 'Весь научный мир с огромным интересом и нетерпением ждал, когда наконец господ дин Дарвин соблаговолит привести убедительные доводы в пользу своей теории, касающейся основного вопроса биологии, и познакомит с этапами исследования, способного пролить свет на эту 'тайну из тайн'. И вот перед нами его книга, в ней изложены основные, если не все, наблюдения автора. После ознакомления с ними наше разочарование вполне объяснимо…'

Гексли не выдержал:

– Это ж зависть! Явная зависть! Он весь с ног до головы начинен завистью, как чахоточный – туберкулезными палочками.

Нападки участились, откровенные, злобные, не знаешь, откуда и ждать. В 'Дейли ньюс' напечатали обзор, в котором Дарвина резко критиковали и уличали в плагиате у его же ученика, автора 'Следов'. В 'Дневнике садовода' появилась весьма недружелюбная статья, удивившая Чарлза. Многие годы он печатал в этом журнале свои заметки. Затем последовал мощный залп от 'Записок Эдинбургского

королевского общества', невразумительная статья в 'Канадском натуралисте', а в 'Северо-Британском обозрении', по всеобщему признанию, просто 'варварская', написал ее преподобный Джон Дане, священник пресвитерианской церкви, вообразивший себя знатоком естественной истории.

'Я, право, никак не ожидал, что у моей книги окажется столько недоброжелателей! – воскликнул, обращаясь к Эмме, Чарлз. – Причем все нападки скорее теологического, чем научного, характера. Этого следовало ожидать. Впрочем, и от друзей мне тоже досталось. Аса Грей пишет, что наименее удались в книге попытки объяснить естественным отбором эволюцию отдельных органов, образование глаза, уха. Даже Гукер говорит, что естественный отбор – мой любимый конек и что уж слишком резко я его погоняю'.

Впрочем, Гукер выступил с объяснительной статьей в 'Дневнике садовода'. Тот же Аса Грей сначала расхвалил книгу в 'Американском журнале науки и искусств', а потом написал обстоятельный, но весьма колкий отзыв для лондонской 'Тайме', затем последовала публикация в 'Журнале Макмиллана'. Томас Уолластон весьма нелестно написал о книге в 'Анналах естественной истории', искусно, но предвзято истолковав выводы Чарлза. Самюэль Хотон, некогда расправившийся с работой Дарвина и Уоллеса в 'Журнале Линнеевского общества', выступил с резкой критикой книги в 'Записках Дублинского естественноисто-рического общества'. Совершенно нежданно о книге высоко отозвался 'Английский пастырь', хотя автор очень уж заносчиво отнесся к теории естественного отбора. А в противовес этому престарелый Дж. Э. Грей, крупный зоолог, работавший в Британском музее, писал: 'Вы лишь повторили теорию Ламарка, с ней Лайель и иже с ним не могут смириться уже двадцать лет. Но стоило Вам, именно Вам, слово в слово высказать те же взгляды, и в лагере Лайеля их приняли. Смехотворное непостоянство!'

И книгу, и самого автора проклинали и предавали анафеме все проповедники, начиная с севера – в