вежливый, что я зачастую неловко чувствую себя.

Чарлза так и подмывало сказать Гексли, что он никогда не будет чувствовать себя в своей тарелке рядом с Оуэном, но решил воздержаться от этого и дать возможность молодому человеку самому найти свою дорогу в джунглях лондонского научного мира. Времени на это потребовалось немного. После одного из заседаний научного общества Чарлз взял Гексли с собой в 'Атенеум', чтобы пропустить рюмочку. Гексли размышлял, держа в руке бокал с бренди:

– Странный человек Ричард Оуэн. Его и боятся, и ненавидят. Я знаю, что в жизни он делал очень недобрые вещи. Я не думаю, что он велик настолько, каким считает себя.

– Надеюсь, он с вами не сыграл никаких дурных шуток?

– Пока нет.

Однако ждать оставалось недолго. Гексли написал работу для Королевского общества по морфологии головоногих моллюсков. Он считал эту свою работу одной из лучших. Ричард Оуэн попытался помешать опубликованию ее в 'Философских трудах'. Гексли воскликнул:

– Он никому не дает возможности возвыситься! Почему он такой жадный? Мне так хочется верить людям без всяких оговорок!

Чарлза тронула душевная боль, с которой были сказаны эти слова.

– В течение последних двадцати лет Оуэна считают авторитетом в своей области, – объяснил он, – никто не наступал ему на пятки до тех пор, пока не появились вы. К сожалению, он привык смотреть на естественную историю как на свою вотчину…

– ..А мы все, таким образом, браконьеры?

– Вот именно. Но вам нечего волноваться без причины, вас ему не остановить. По секрету скажу вам, что мы с друзьями представили вас на медаль Королевского общества.

На мгновение Чарлзу показалось, что Томас Гексли вот-вот заплачет. Он взял руку Чарлза в свои и воскликнул:

– Если такие люди как вы, Джозеф Гукер, Чарлз Лайель, поддерживают меня, я смогу бороться с дюжиной Ричардов Оуэнов.

– Может быть, вам это предстоит, – ответил Чарлз с печальной улыбкой. – Да и мне тоже, наверное, придется.

В течение года или, может быть, двух Дарвин должен был завершить классификацию усоногих, которых он когда-то называл 'мои любимые морские уточки', а теперь думал о них как о 'своих ненавистных морских уточках'. Ему нужно было закончить две оставшиеся темы. Помощников у него не было. Единственное успокоение он находил лишь в том, что публикация этой работы была обеспечена. Он делал все, чтобы скрыть свое раздражение от семьи, начал поиски самой лучшей школы для Уильяма, которому должно было исполниться двенадцать лет. После тщательного отбора он остановился на Регби, что находился по пути в Шрусбери. Двое старших мальчиков Генслея Веджвуда уже учились там. Стоимость пребывания в этом колледже колебалась между 110 и 120 фунтами в год.

Дважды в сутки – один раз днем и один раз перед сном – он делал записи в медицинском дневнике о своих припадках меланхолии, включая те моменты, когда он просыпался ночью от 'MX' (так он сокращал слово 'меланхолия'), сколько раз у него болело горло, сколько раз болели зубы, сколько раз он простужался, как высыпала у него сыпь, какие появлялись на теле болячки. Он также заносил в этот дневник данные о лекарствах, которые он принимал, о водолечении, о том, сколько раз его тошнило, как начиналась депрессия, припадки страха, сколько раз он чувствовал дрожь, а также испытывал ощущение падения или тяжести во всем теле; он регистрировал время, когда чувствовал себя усталым без всякой причины. Он начал дневник своего физического состояния в 1849 году. В конце каждого месяца он также регистрировал количество дней, во время которых он чувствовал себя хорошо, даже совсем хорошо. Количество хороших дней колебалось от двух до пяти в самые тяжелые моменты, а иногда их было от двадцати до двадцати девяти. После каждого хорошего дня он ставил двойное тире.

Он понимал, что его дневник здоровья, куда вписывал объективные данные своего состояния, был своеобразной 'исповедальней'. Когда он вел этот дневник, он словно бы исповедовался кому-то. Благодаря дневнику он не изливал тревоги на своих близких. По мере того как шло время, он использовал метод Галли лишь частично. Однако, пытаясь найти средства для того, чтобы поправить свое здоровье, он продолжал верить 'новым' методам лечения, о которых читал в лондонских газетах. В октябре 1851 года он попытался воспользоваться модным методом гидроэлектрических цепей, обматывая себя поочередно то медной, то цинковой проволокой. Смазанные уксусом, эти цепи должны были создавать электрические разряды. В те ночи, когда он использовал этот метод лечения, он чувствовал себя лучше, но спать не мог. Он решил, что этот метод не имеет научной ценности, и отказался от него.

Деревья, которые обрамляли тропинки в его саду, росли очень быстро. Так же быстро росли дети. Увеличивались в размере и рукописи. Он благодарил небо за то, что Эмма оставалась в форме. Теперь у них было семеро детей. Издательство 'Смит Элдер энд К°' издало в одном томе три его книги: 'Строение и распределение коралловых рифов', 'Геологические наблюдения над вулканическими островами' и 'Геологические наблюдения- над Южной Америкой'. Этот том был в голубой и лиловой обложке и продавался по вполне доступной цене – десять шиллингов и шесть пенсов. Его друг Уильям Яррел сообщил ему, что книга продается хорошо и что количество читателей ее растет.

Часы составляли недели, недели – месяцы, месяцы сливались в годы. Семья навещала Уильяма в Регби. Он хорошо учился и вел себя хорошо, несмотря на то что его оторвали от родного дома и семьи и поместили среди задиристых ребят старшего возраста. Шестеро оставшихся дома детей были здоровы, старшие занимались под руководством бывшего гувернера Вильяма, которому Чарлз платил сто пятьдесят фунтов в год за то, что он преподавал им 'ничего больше, кроме латинской грамматики'.

В Даун-Хаусе всегда было полно родственников и друзей. Он был гостеприимным хозяином, но усталость от постоянного общения зачастую заставляла его испытывать страдания. И тогда он никого не хотел видеть, кроме своих близких. Когда после такого общения он чувствовал себя особенно плохо, то превращался в отшельника. Тогда он посылал сигналы бедствия, например обращался к Джозефу Гукеру с просьбой поспособствовать ему войти в Философский клуб, который вот-вот должен был открыться в Лондоне: 'Всего два или три дня тому назад я жаловался своей жене на то, как я бросаю своих знакомых и как они бросают меня и думаю лишь о клубе, который, насколько я понимаю, поможет мне достичь цели сохранить старых и приобрести каких-то новых знакомых'.

В ноябре 1853 года он был награжден медалью Королевского общества за свои публикации – самой высокой наградой, которую могли ему присудить. Он писал Джозефу Гукеру: 'Через год или два я буду работать над своей книгой о происхождении видов при условии, что я не сломаюсь'.

Он знал, что не сломается. И когда закончит последние два тома о морских уточках, станет свободным человеком. 'Но случится ли это? Может быть, я всего лишь перейду в другую тюрьму? В тюрьму без решеток, но из которой я не смогу выйти и в которую я посадил сам себя, и, может быть, на весь остаток своей жизни'.

К маю 1855 года вышел из печати второй том 'Живых ракообразных' и Палеонтологическое общество опубликовало второй том монографии 'Ископаемые ракообразные'.

– Наконец-то я разделался с усоногими – просто гора с плеч свалилась, – признался Чарлз Эмме. – Если мне попадется еще один из них, я просто отвернусь и пройду мимо.

Они сидели перед камином в спальне, было слышно знакомое пощелкиванье вязальных спиц Эммы.

– Теперь я полон желания взяться за новую работу.

– За какую?

Чарлз вздрогнул от неожиданности: раньше она никогда не интересовалась его планами. С той поры, как шестнадцать лет назад он прочел ее письмо, он не обсуждал с женой свою теорию происхождения видов. Но теперь свои намерения не скроешь – ведь этой работе он решил посвятить все оставшиеся годы.