Неторопливыми глотками попивая бренди, Фицрой произнес со своей характерной, столь хорошо памятной Чарлзу улыбкой:
– Вы убедились сами, нрав у меня вспыльчивый. Конечно же я знаю, что никакого касательства к унизительному замечанию Лайеля в мой адрес вы не имели, и если бы вы видели рукопись до опубликования, то изъяли бы это место. Словом… я извиняюсь за то, в чем обвинял вас.
– Извинение принято.
Некоторое время они дружески болтали, после чего, пожав ему на прощание руку, Фицрой ушел. Чарлз тут же написал Лайелю: 'Я виделся с Фицроем. Он приобрел Вашу книгу. Предисловие привело его в ярость… но потом он успокоился, Кое-что в его мозгу явно нуждается в починке…'
Он продолжал писать статью по геологии: она получилась чересчур подробной и растянутой, отняв у него почти полтора месяца. Правда, в это же время он вел постоянные записи в своей, уже третьей, книжке по происхождению видов. Еще в июне он писал своему кузену Уильяму Дарвину Фоксу: 'Я в восторге, убедившись, что вы столь любезны, что не забыли моего вопроса о скрещивании животных. Сейчас это мое главное увлечение, и мне действительно кажется, что придет день – и я смогу кое-чего добиться в этом самом запутанном предмете – в вопросе о видах и разновидностях'.
В сентябре, когда он подготовил к печати свою статью по геологии Глен-Роя, Дарвин смог все свое время отдавать записной книжке по происхождению видов. Со знакомыми он обсуждает подробности таких вопросов, как селекция, не раскрывая, однако, причины своего интереса. Лайелю он писал: 'В последнее время меня, к сожалению, все больше тянет побездельничать, когда дело касается чистой геологии. Зато я буквально очарован множеством новых взглядов, касающихся классификации, родового сходства и инстинктов животных. Их становится все больше и больше, и все они имеют отношение к вопросу о видах, Я заполняю фактами одну записную книжку за другой, и они все отчетливее начинают укладываться в определенные закономерности'.
Погода в сентябре и октябре позволяла ему совершать долгие прогулки по городу, заканчивавшиеся обычно в одном из книжных магазинов – Яррела, Джона Таллиса или Хэтчарда. Чарлз бродил между рядами полок, отыскивая что-нибудь интересное для чтения на сон грядущий: он покупал что придется, чтобы отвлечься и позабыть на время о 'маленькой мисс Неряхе'. Так, в сентябре и октябре 1838 года, помимо работы над книгой о кораллах, он прочел 'Мудрость бога' Джона Рея, 'Бережливость' Листера, 'Историю человека' Хорна, 'Путешествие вокруг света' Лисян-ского, 'Силу разума' Аберкромби, 'Как вести наблюдения' Хэрриет Мартино. Движимый любопытством, он как-то взял с полки случайно подвернувшуюся под руку книгу Томаса Мальтуса 'Опыт о законе народонаселения', написанную ровно сорок лет назад. Чарлз не встречался с автором книги во время своего весьма короткого пребывания в Лондоне перед отплытием 'Бигля', но некоторые из его друзей были с ним знакомы. Образование Мальтус получил в Кембридже и более двадцати лет преподавал в колледже Ост-Индской компании в Хейлибери.
Домой он возвращался с книгой под мышкой, следя, как садится бесцветное из-за дымного воздуха солнце.
Симе подал ему легкий ужин. Устроившись в гостиной подле камина, где весело горел огонь, Чарлз открыл первую главу 'Соотношение между ростом населения и питанием'. Первые же страницы потрясли его. Ровно год и три месяца, как он начал систематически заниматься происхождением, изменением видов животных и растений, и лишь сейчас перед ним лежал ключ к разгадке тайны.
'Причина, на которую я ссылаюсь, это постоянно проявляющаяся тенденция живой жизни увеличиваться без учета приготовленной для нее пищи', – писал Мальтус.
'Наблюдением установлено… что не существует преград для плодовитой природы растений или животных, кроме их собственной скученности и посягательств на средства существования друг друга…
Доказательства тому неопровержимы.
В животном и растительном царствах Природа разбросала семена жизни необычайно щедрой, прямо- таки расточительной рукой, но оказалась сравнительно скудной, когда речь шла о пространстве и пропитании, необходимых для их произрастания. Семена жизни, посеянные в нашей земле, если бы у них была возможность свободно развиваться, заполнили бы собой миллионы миров в течение всего нескольких тысяч лет. Необходимость, этот императивный и всепроникающий закон природы, удерживает их, однако, в предначертанных рамках. Мир растений и мир животных сужаются под действием этого ограничительного закона, избегнуть воздействия которого не в состоянии и человек.
…Народонаселение имеет тенденцию расти, не считаясь со средствами к существованию'.
Он не мог скрыть ликования, неожиданно обнаружив ключ к своему запертому на замок и остававшемуся неприкосновенным миру происхождения видов [Учение Дарвина о борьбе за существование было, по словам Энгельса, 'перенесением из общества в область живой природы учения Гоббса о bellum.omnium contra oranes [войне всех против всех] и учения буржуазных экономистов о конкуренции, а также мальтусовской теории народонаселения' (Энгельс Ф., Диалектика природы, – Маркс К.. Энгельс Ф. Соч.. т. 20, с. 622). Мальтузианская теория реакционна и антинаучна. Однако было бы неверным считать, что учение о борьбе За существование заимствовано Дарвином у Мальтуса. Мальтузианская теория 'абсолютного избытка людей' была направлена на то, чтобы объяснить бедственное положение трудящихся при капитализме не социальными условиями эксплуататорского строя, а 'вечными' законами лрироды. Борьба за существование как одно из основных понятий теории эволюции, по учению Дарвина, применима лишь к отношениям между организмами, а также между организмами и внешней средой. Перенесение этого учения на человеческое общество несостоятельно. Не случайно Энгельс подчеркивал, что 'борьба за существование может происходить в природе помимо какого бы то ни было мальтузианского ее истолкования' (Энгельс Ф, Анти-Дюринг, – Там же, с, 69). – Прим. ред.]. Взволнованный, вышагивал Дарвин по комнатам, а в голове, у него теснились картины всего виденного за время плавания на 'Бигле' и мысли, родившиеся после возвращения домой. Измотанный, не имея сил даже раздеться и лечь в кровать, он, в чем был, бросился на софу.
Наконец-то у него есть теория и он может работать! Впрочем, чтобы не судить предвзято, Чарлз принял решение какое-то время вообще ничего не писать, не делать никаких заметок. Необходимо выждать, пока теория не получит фактического подтверждения.
В Мэр-Холл Дарвин приехал в пятницу вечером 9 ноября. К этому времени кое-кто в доме уже лег спать, в том числе и его сестра Кэтти, приехавшая к Веджвудам погостить. Эмма отправилась на кухню в поисках съестного и принесла ему немного еды и горячее какао. Чувствуя себя совершенно разбитым, он и не думал делать Эмме предложение сразу по приезде. Ему хотелось побыть с ней наедине весь завтрашний день и попытаться восстановить ту близость, которая возникла между ними в его прошлый приезд в июле.
Подходящий момент для объяснения выдался в воскресенье после возвращения из церкви, где они прослушали проповедь местного викария Джона Аллена Веджвуда, Эмминого кузена, 'Благодарение, обращенное к господу после шторма на море'.
– Это в честь возвращения 'старого морского волка', – прошептала Эмма на ухо Чарлзу.
В гостиной было прохладно, но приятно. Чарлз и Эмма вместе сели у рояля, и она тихо заиграла для него песни Моцарта. Как она угадала? Это как раз те самые звуки, которые он жаждал услышать. Дарвин с облегчением вздохнул:
– Я хотел бы попросить разрешения поговорить с тобой, Эмма.
– Разрешения?! – Она была поражена. – С каких это пор ты должен испрашивать специальное разрешение?
– Я говорю вполне серьезно. Речь идет о крайне важном деле.
– По выражению твоего лица я и так это вижу.
– Мы были с тобой друзьями долгое время, Эмма…
– Ровно столько же, сколько кузиной и кузеном!
– Не знаю, как ты это воспримешь. Я и так со страху, честно говоря, теряю последние остатки соображения.
Эмма повернулась к Чарлзу. Она слегка побледнела.
– Когда ты гостил у нас в июле, у тебя было прекрасное настроение и мне было так хорошо с тобой! Знаешь, у меня возникло убеждение, что, если бы мы чаще с тобой виделись, я бы могла тебе понастоящему понравиться.
