Эразм смотрел на него со странным выражением на лице.

– Знаешь, Газ, за это время ты стал, по-моему, ниже ростом!

– Чепуха, люди начинают усыхать только к шестидесяти или к семидесяти годам, а мне еще целых четыре месяца до двадцати восьми. Во мне было ровно шесть футов, когда я уезжал, и сейчас их ровно столько же.

– Хочешь пари? Я видел этот твой гамак в кормовой каюте. У меня есть метр, пошли я тебя измерю.

Эразм оказался прав. Рост Чарлза составлял пять футов одиннадцать и три восьмых дюйма.

– Проклятье! – прошептал Чарлз. – Путешествие на 'Бигле' стоило мне больше чем полдюйма роста! Не мог же я отдать эти полдюйма ни за что.

Очутившись в Лондоне, он тут же принялся ходить по музеям и наносить визиты ученым. Первые его вылазки были малоутешительны: не находилось почти никого, кто бы заинтересовался теми естественнонаучными сокровищами, которые он привез. Уильям Яррел [Книжный торговец и издатель. ~ Прим. пер.], оказавший ему столько услуг пять лет назад, был теперь целиком поглощен приведением в порядок собственных дел и к тому же пытался распространить свою новую книгу 'История рыб Великобритании'. Чарлз дважды заходил в книжную лавку к Яррелу, пока наконец не решил, что с его стороны эгоистично морочить тому сейчас голову. Томас Белл, только что назначенный профессором зоологии в Королевском колледже – Чарлз надеялся заинтересовать его своими пресмыкающимися, – дал понять, что настолько занят, что вряд ли сможет возиться с какими-то экспонатами. Зоологический музей на Брутон-стрит, 35, куда он завернул, сам располагал более чем тысячью еще не обработанных экспонатов. К Британскому музею он относился без всякого почтения: его материалы там оказались бы просто сваленными в кучу, заброшенными или утерянными. Что же касалось неизвестных экспонатов, то, сказали ему, вообще нечего надеяться, что их примут в коллекцию.

– Когда я возвратился в Англию, – поделился Чарлз с братом, – то думал, что моя работа закончилась. Теперь я понял, что она, по существу, и не начиналась.

– Потому-то я и не люблю работы, – отвечал Эразм. – Она имеет тенденцию длиться до бесконечности.

– Похоже, придется вернуться в Кембридж, чтобы мне помогли разобраться с классификацией экспонатов.

Как раз в это время он получил приглашение от Джорджа Уотерхауса, недавно назначенного куратором Зоологического общества, побывать на их вечернем заседании. Первым, кто приветствовал Чарлза, едва он вошел в здание возле Беркли-сквер, был орнитолог Джон Гулд, уже долгое время занимавшийся набивкой чучел для Общества: он тут же выразил желание увидеть привезенных Дарвином птиц. Впрочем, это было последним приятным впечатлением от вечера, потому что, стоило членам общества приступить к чтению собственных докладов, как они принялись рычать друг на друга. Вскоре зоологи с их явной задиристостью совершенно вывели его из терпения. Выяснилось, что Общество совершенно не проявляет интереса к его зоологическим коллекциям. А вот профессор Тенсло сожалел, что Чарлз не привез еще больше ботанических экспонатов. Сидя в душном взбудораженном конференц-зале, Чарлз думал: 'Знать бы раньше, что ботаники относятся к своей науке с такой любовью, а зоологам до своей не! никакого дела. Тогда бы соотношение экспонатов в моем собрании было для тех и других совсем иным'.

Но как встающее солнце обращает мрак в день, как сменяют друг друга океанский прилив и отлив, нахлынув на берег или схлынув с него, так колесо фортуны Чарлза сделало неожиданный поворот на триста шестьдесят градусов. Однажды он поднялся особенно рано и только успел закончить свой туалет, как услыхал, что в дверь стучат. К своему изумлению, он увидел на пороге возвышавшегося, подобно утесу, Адама Седжвика.

– Узнал вчера ваш адрес и направился по нему прямиком – так, как движется к вершине горный козел! – воскликнул Седжвик.

– Мой дорогой профессор, какая это для меня радость! За время нашего совместного путешествия по Северному Уэльсу вы дали мне куда больше, чем предполагали.

– Знания сочатся из меня, как вода из решета. Пошли со мной, я проведу вас туда, где подают самые лучшие в Лондоне завтраки, а вы меня – по своим Андам!

– С превеликим удовольствием. И если ваши уши в состоянии выдержать, мне хотелось бы рассказать о книге по геологии, которую я задумал.

За завтраком они просидели несколько часов. Седжвику было сейчас за пятьдесят: красивый, мужественный, неистощимый на рассказы, кладезь цитат… и при этом прежние жалобы на ревматизм. Пока Чарлз гостил в Маунте, Сюзан лишь мимоходом упомянула имя Адама Седжвика. Он же сейчас не упомянул ее вовсе. Чарлзу не оставалось ничего другого, как примириться с таким оборотом дела.

– Мне нужно устроить вашу встречу с Лайелем, – заключил Седжвик. – Это человек, который сможет провести вас через лес любых фактов. Знаете, что он писал мне в декабре минувшего года? 'Как я мечтаю о возвращении Дарвина. Надеюсь, вы не будете монопольно владеть им у себя в Кембридже'.

Чарлзу показалось, что рот его сам собою открылся. Когда он заговорил, голос его звучал глухо:

– И Чарлз Лайель это вам написал? Но как… почему?..

– Ему понравились выдержки из ваших писем, которые мы с Генсло опубликовали. Он полагает, что у вао может быть свежее восприятие геологии.

Написанная женской рукой, но подписанная Чарлзом Лайелем простая, но вместе с тем сердечная записка содержала приглашение явиться завтпа в любое время после полудня.

Для визита он надел красивую темную жилетку с высоким стоячим воротником и атласными лацканами, двубортный пиджак и полосатые брюки, которые только что сшили его портные Гамильтон и Кимптон со Стрэнда, и новую пару башмаков, заказанных у Хауэлла. Нэнси прислала пару белых рубашек, сшитых с величайшей любовью. Эразм одолжил ему один из своих наименее экстравагантных галстуков. Чарлз тщательно побрился. Рыжевато-золотистые волосы, разделенные пробором над левым ухом, были аккуратно зачесаны назад. В карих глазах Эразма заиграло удовольствие.

– Ты сегодня чертовски красив! Пожалуйста, оденься так же и для моих гостей, которых ты, будучи занят, так и не удостоил пока что своим присутствием.

– Как-нибудь в другое время, Рас. А сейчас я должен встречаться с великими учеными мужами. Мне позарез нужна помощь, чтобы привести в порядок свою коллекцию.

До небольшого трехэтажного кирпичного дома, который снимали Лайели, идти было недалеко: он находился возле Блумзбери-сквер, в отнюдь не фешенебельном районе. Ученые, коллеги Лайеля, недоумевали, с какой стати он, выходец из богатой семьи, и его жена Мэри, дочь богатого купца из Эдинбурга, предпочитают столь скромный образ жизни, не держат ни лошадей, ни экипажа, ни многочисленной прислуги.

Замешкавшись у парадного входа, Чарлз постучал дверным молотком – и тут же на пороге выросла фигура Лайеля.

– Мой дорогой Дарвин, какое удовольствие видеть вас! Я так ждал вашего возвращения! Заходите же. Разрешите представить вам мою жену Мэри. Она ведает всей моей корреспонденцией, как вы, вероятно, уже заметили, когда получили вчера нашу записку.

Лайель провел Чарлза в большую гостиную. Она была обставлена мебелью из его прежней холостяцкой квартиры в Рэймонде и частично – той, что подарил его тесть, Леонард Хорнер. Это делало комнату чем-то вроде мебельного склада, но Лайели не слишком-то заботились о том, чтобы произвести впечатление. Стены были только что заново оклеены обоями и выглядели совсем свежими.

– Чудесное место, много воздуха – и настолько близко от Соммерсет-Хауса и 'Атенеума', насколько позволяет мне мой кошелек.

Чарлз приглядывался к хозяину. Длинноногий человек лет сорока. Широкие длинные бакенбарды, спускавшиеся почти к самым уголкам рта, тщательно выбритое лицо и гладкий подбородок; уже начинающая лысеть крупная голова, седина на висках. Глаза Лайеля плохо видели, но зато каждому, кто смотрел в них, становилось хорошо на душе, столь тепел был их взгляд. Резко выдающийся греческий нос, четко очерченный тонкий нервный рот. У Мэри Хорнер Лайель была голова патрицианки, идеальная кожа, высокая грудь, роскошные каштановые волосы, которые она зачесывала назад, оставляя открытыми только мочки ушей с жемчужными сережками. Она указала Чарлзу на кресло напротив Лайеля, сидевшего за