настоянию, покинуть 'Бигль' из-за морской болезни. В Даун-Хаус слух этот привез Эразм. Чарлз пришел в ярость.

– Фицрой никогда не предлагал мне сойти на берег из-за морской болезни! А мне самому это и в голову не приходило, хотя морская болезнь сильно меня мучила. Но я не считаю ее причиной моего последующего нездоровья, стоившего мне стольких лет жизни, а потому и думать о ней нечего.

Однажды Эразм был свидетелем, как Чарлза рвало через три часа после обеда.

– Может, ты прибегнешь к старому отцовскому средству, – заметил он не без юмора, – изюму и сухарям? А ко дню рождения я тебе куплю гамак.

Что было тому виной, значения не имело, но Чарлз потерпел поражение, медаль Копли присудили другому.

Вернуло его к работе новое открытие и новая любовь: лазящие растения. У него в кабинете росла Echinocystis lobata. Наблюдая за ней, Чарлз с удивлением обнаружил, что верх у каждой веточки постоянно, очень медленно закручивается, иногда образуя два-три витка. Потом так же медленно раскручиваются и закручиваются в обратную сторону. Очередное движение начинается через полчаса.

Все дети, кроме Уильяма, были дома. Чарлз показал им чудесное растение, все были поражены. Они спросили отца: 'А кто-нибудь еще наблюдал это явление?' Оказалось, что об этой способности растений писали два немецких ученых, а также Аса Грей, но она была совершенно не исследована.

– Я хочу написать об этом книжицу. Вполне мирную, но достаточно удивительную.

– Это очень красиво, отец. Но как это происходит? – поинтересовался младший сын.

– Да, красиво, Горас. Каждые полтора или два часа растение описывает круг диаметром от одного фута до двадцати дюймов, усик растения нащупывает какую-нибудь опору, прицепляется и начинает по ней ползти вверх. Садовник у Леббока уверяет, что усики могут 'видеть': куда бы он ни посадил лазящее растение, оно обязательно найдет, вокруг чего обвиться. У этих усиков есть и 'чутье': друг друга они никогда не обвивают.

В этот период неожиданного прилива сил и возвращения работоспособности Чарлз вернулся и к своей книге 'Изменение домашних животных и культурных растений'; 16 июля он начал главу 'Селекция', содержащую основательно изученный материал. 20 июля он эту главу закончил. Тем не менее он признался Гукеру:

– Меня все больше занимают эти усики. Самая подходящая сейчас для меня работа, – когда я пишу об этих растениях, я отдыхаю.

Эмма, у которой состояние Чарлза перестало вызывать опасение – он, забыв обо всем, возился со своими вьюнками, растущими в кабинете и теплице, – занялась исполнением своей давней мечты, организовав кампанию за новую конструкцию капканов. В маленьких стальных кап-канчиках, которыми все пользовались, попавшийся зверек мучился перед смертью восемь – десять часов. Она послала длинную статью в 'Дневник садовода', обратилась в Общество гуманного обращения с животными с призывом учредить премию изобретателю за лучшую конструкцию капкана. И начала собирать деньги для этой премии.

Семья ею гордилась.

Событием, изумившим всех тем летом, была помолвка Кэтти с преподобным мистером Лэнгтоном, вдовевшим по смерти Шарлотты Веджвуд; свадьбу назначили на октябрь месяц. Новость произвела ошеломляющее впечатление на семью Дарвинов. Первой взорвалась двадцатилетняя Генриетта.

– По-моему, просто неприлично думать о замужестве, когда тебе уже за пятьдесят, – возмущенно проговорила она.

– Дело ведь вовсе не в годах, – попенял ей Чарлз. – Кэтти не может похвастаться ни крепким здоровьем, ни хорошим характером. И у нее и у Лэнгтона слишком сильная воля. Я сомневаюсь, что она будет счастлива.

– Да, их помолвка не может не беспокоить, – согласилась Эмма. – Но, с другой стороны, они ведь так давно знают друг друга. Возможно, они и смогут ужиться.

– И почему это Кэтти до пятидесяти трех лет не выходила замуж? Она пользовалась успехом, могла бы не один раз составить хорошую партию.

– На свадьбу мы, конечно, пойдем, – решила Эмма. – Они не должны знать о наших сомнениях.

– Бедная Сюзан, останется совсем одна в Маунте, – пожалел сестру Чарлз.

– Мы пригласим ее в Даун-Хаус, пусть живет с нами, – сказала Эмма.

Наблюдение за усиками лазящих растений стало любимым занятием Чарлза. С волнением следил он, как Аросупасеае, выпустив свои усики длиной восемнадцать дюймов, настойчиво искал какую-нибудь опору, а найдя, лез вверх; это лазанье было результатом кругового движения верхушки растения. Чарлз обнаружил, что, прикоснувшись карандашом к двум веточкам одного усика, можно придать им любую форму. Он уже подробно изучил движения плюща пятилистного и теперь то и дело писал Гукеру, прося прислать ему вьющиеся растения с усиками какого-нибудь особенного, необычного строения.

Когда у него самого не хватало сил писать, он диктовал Эмме или дочерям. Отдыхал он по вечерам; растянувшись в шезлонге у пианино, слушал, как Эмма играет его любимые отрывки из опер. Ему никогда не надоедал Гендель. Днем он читал лондонскую 'Тайме', которая часто приводила его в ярость, поддерживая Юг в Гражданской войне в Америке и тем самым защищая рабство.

– 'Тайме' становится все ужасней, – говорил он детям. – Мама хочет, чтобы я ее больше не читал. А я ей ответил, что на такой героизм способны только женщины. Отказаться от 'кровавой старушки' 'Тайме', как ее называл Коббет, все равно что отказаться от мяса, вина и свежего воздуха.

В начале сентября он на полтора месяца поехал в Мал-верн для водолечения. Никакой пользы оно не принесло. Чарлз проболел до конца года; в 1864 году легче не стало; он сильно недомогал до самой середины апреля. 'Куда, – спрашивал он себя, – уходят недели, месяцы? Я с содроганием думаю о страшной потере времени, когда на руках столько неоконченных дел. У меня такое чувство, что я никогда не поправлюсь. Жизнь моя окончена так рано, в пятьдесят пять лет'.

Проснувшись 13 апреля после крепкого, здорового сна, он почувствовал себя так хорошо, что сразу же после завтрака сел писать свою книгу 'О движении и повадках лазящих растений'. Здоровье вернулось к нему, и после четырех месяцев упорного труда монография была закончена. Долгие месяцы уныния, когда Чарлз не мог взять в руки пера, сменились радостным оживлением.

– Какое было удовольствие писать эти сто восемнадцать страниц, сказал он Эмме. – Вот если бы все мои книги было так приятно писать!

– Это вполне возможно. Надо только писать о любимом предмете.

Линнеевское общество опубликовало его исследование в своем 'Вестнике', а также напечатало его в виде монографии и пустило ее в продажу по цене четыре шиллинга за экземпляр. Чарлз заказал еще двести экземпляров, чтобы разослать своим корреспондентам во многие страны мира. 'Лазящие растения' были приняты с большим одобрением читающей публикой. Для натуралистов эта его книга стала еще одним источником знания и вдохновения.

Теперь, когда он вновь мог сам писать свои письма, он возобновил переписку с друзьями, живущими в Лондоне. Вышла третьим изданием книга Лайеля 'Древность человека'. Его избрали президентом Британской ассоциации и дали титул баронета. Будучи в Берлине, Лайель познакомился с английской принцессой крови, вышедшей замуж за кронпринца Пруссии; принцесса сказала ему, что 'Происхождение видов' Дарвина нанесло такой удар старым воззрениям, от которого они вряд ли оправятся. Чарлз честно признался Лайелю: 'У меня в крови чисто английское преклонение перед титулами'.

Большой успех имела книга Томаса Гексли 'О положении человека в ряду органических существ', которая тут же вышла вторым изданием. Гексли жаловался Чарлзу: 'Я должен был бы работать как лошадь, вернее как вол. Я погряз среди неоконченных дел. Просыпаюсь утром и слышу, как будто кто-то шепчет мне на ухо: 'А' не сделано, 'Б' не сделано, 'В' не сделано, 'Г' не сделано'. Я чувствую себя как человек, дом которого осажден кредиторами'.

Чарлз был счастлив, что его молодой друг Гексли рядом.

– Скажите мне, что вы сейчас делаете?

– Редактирую лекции о строении черепа позвоночных, собираюсь послать их в 'Медикал тайме'. Переписываю лекции по начальной физиологии, думаю над курсом из двадцати четырех лекций, который прочитаю весной о млекопитающих в Королевском хирургическом колледже. Работаю над учебником по