остались в Саутгемптоне, а остальные поехали в Борнмут. Все четверо поселились в доме Уильяма на Карлтон-террас. Дом не блистал комфортом, но зато был достаточно просторным.

Чарлз нанял сиделку, однако и сам день и ночь не отходил от больной. Опасения, вызванные здоровьем Ленарда, а теперь еще и Эммы, измотали его. Вот уже несколько недель его мысли были заняты только болезнями родных. К счастью, болезнь Эммы оказалась не столь серьезной. Чарлз снял еще один дом, в котором поселились Ленард и экономка, а сам остался с больной. Затем он вместе с женой и сыном последовал за семьей в Борнмут.

Эмма выздоровела. Наконец все они снова были вместе и могли наслаждаться всеми прелестями курортной жизни. В Даун-Хаус они вернулись только в конце сентября.

Чарлз уже давно мечтал обзавестись для своих исследований теплицей. Как раз накануне рождества в Даун-Хаус приехал садовник сэра Джона Леббока Горвуд, который слыл мастером своего дела. Он привез подарок от своего хозяина – полную тележку растений и луковиц из теплиц Леббока.

– Знаете, Горвуд, – грустно сказал Чарлз, – а я давно подумываю о небольшой тепличке,

Горвуд был толковый малый, он получил уже немало призов за свои растения. К тому же он отличался исполнительностью.

– Я все ждал, когда вы сами предложите, мистер Дарвин. Вон и сэр Джон согласился, чтоб я вам помог. Хотите – могу план нарисовать.

Теперь Горвуд каждый день на часок заезжал в Даун-Хаус. Теплицу решили поставить возле колодца в двух шагах от дома, ближе к огороду – там, где находились солнечные часы, по которым Чарлз обычно проверял и свои золотые и старинные дедовские часы в прихожей. Фасад теплицы должен был смотреть на благоухающую Лайм-авеню – липовую аллею, которая вела через сад к Песчаной тропе. Горвуд решил, что длина теплицы будет пятьдесят футов, ширина десять, односкатная крыша должна отлого спускаться к фасаду. У теплицы два входа. Притолока крепилааь на массивных стойках. Столь же массивные столбы по углам придавали постройке устойчивость. Крыша и фасад были застеклены, чтобы внутри было светло и тепло. Вдоль стен тянулись грядки, а по стенам ряды полок. Для обогрева в теплице было решено соорудить печь.

Строительство шло своим чередом, и Чарлз радовался как ребенок. Горвуд отлично руководил строительством. Когда в середине февраля работа закончилась, Чарлз отправился к Леббокам.

– Теплица готова, – объявил он. – Большое спасибо, что позволили Горвуду взяться за эту работу. Сам бы я ни за что на такое не решился, а если бы и построил что-нибудь, то из рук вон плохо. Для меня эта теплица не просто забава: теперь я смогу ставить в ней кое-какие опыты, о которых без нее и думать было нечего.

При встрече с Джозефом Гукером он восторженно сообщил:

– Новая теплица построена, мне не терпится в ней что-нибудь посадить. Скажите, какие растения вы можете мне дать, и я прикину, какие еще следует купить.

– Тепличных растений и мхов у нас хоть отбавляй.

– Как же мне их перевезти? Я могу выждать денек потеплее и рано утром послать к вам тележку, которую прежде выстелю изнутри циновками, – и к вечеру растения будут у меня. Только вот как бы они не померзли: путь займет около пяти часов.

– Мы их хорошенько укроем, – пообещал Гукер. – Они будут в тепле, и с ними ничего не случится.

Когда сестра Чарлза Сюзан узнала, что Гукер стал страстным собирателем веджвудского фарфора и при своих скромных доходах скупает все изделия, какие оказываются ему по карману, она прислала ему из Маунта кое-какие старые вазы и медальоны. Этот подарок привел Гукера в восторг. Чарлз писал ему: 'Вы представить себе не можете, какую радость нам доставили Ваши растения, куда большую, чем Вам – фарфор Сюзан. Мы с Горвудом от них не можем глаз оторвать. Однако мы по секрету признались друг другу, что, не будь эти растения нашими собственными, мы не смогли бы обнаружить такую ни с чем не сравнимую прелесть в каждом их листике'.

В начале февраля 1863 года вышла книга Чарлза Лайеля 'Геологические свидетельства древности человека'. Он так и не показал рукопись Дарвину, да и другие не имели о ней ни малейшего представления. Получив присланную Лайе-лем книгу, Чарлз сразу же открыл последнюю главу и остолбенел: ни одного слова о нем и о его труде. Только коротенькая выдержка из рецензии на 'Происхождение видов', опубликованной в 'Журнале Фрейзера'. Разговор о происхождении заканчивался словами Асы Грея, который отмечал, что 'учение об изменяемости и естественном отборе вовсе не призвано расшатать основы естественной теологии'. В заключение Лайель писал: 'Те, кто упорно считает возникновение отдельных организмов, равно как и родов и видов, прямым следствием акта творения, могут придерживаться своей излюбленной теории, поскольку она отнюдь не противоречит учению об изменяемости'.

Чарлз глазам своим не верил.

– Короче говоря, – с- горечью заметил он, – объективной истины не существует. Пусть каждый верит во что хочет, а факты, от которых не отмахнешься, побоку.

Испытывая горькую досаду и недоумение, мысленно повторяя обещание Лайеля: 'О вас я напишу в последней главе', Чарлз поднялся с кресла, положил книгу и вышел на улицу. Небо хмурилось, с полей дул холодный ветер. Но Чарлз не чувствовал холода, им овладела растерянность. И он взялся за работу, которая уже не раз оказывала на него целительное действие: принялся пропалывать сад. Приводя в порядок сад, он приводил в порядок и свои мысли. Через полчаса он успокоился, вернулся в кабинет и начал читать с самого начала.

Ясно было одно: что касается геологических данных о происхождении человека, то их Лайель исследовал обстоятельно. Он добросовестно анализировал работы и взгляды

Гукера, Гексли, Уоллеса. Шестнадцатая глава была посвящена Дарвиновской теории происхождения видов путем естественного отбора; все исходные аргументы Чарлза излагались в ней столь же добросовестно. 'Значит, Лайель запнулся на полуслове лишь в конце книги, – огорченно подумал Чарлз. – У него не хватило духу принять бой'.

Тут у него мелькнула другая мысль, и он улыбнулся. 'То-то Эмма будет рада. Ей претило, что Лайель может стать на мою сторону'.

Вскоре Чарлз прочел несколько рецензий на книгу Лайеля, которая имела большой успех. Чарлз радовался за своего друга и все-таки испытывал прежнюю досаду оттого, что Лайель обошел молчанием его взгляды на происхождение человека и ограничился геологическим обоснованием.

Ветреным мартовским днем в Даун-Хаус приехали Лайели. Им отвели спальню над кабинетом Чарлза. Пока Мэри Лайель и Эмма в гостиной беседовали за чаем о своих делах, Чарлз и Лайель сидели в столовой у окна, выходившего в тихий сад, за которым виднелись пастбища. Лайель рассказал, что отказался от места депутата Лондонского университета в парламенте.

– По-моему, будет больше толку, если я продолжу свои геологические изыскания, – объяснил он.

– Это верно. Мне и самому как-то пришлось принимать такое решение, когда мне предложили преподавать в колледже Христа.

Мимо, скрипя несмазанной осью, проехала телега на ВИХЛЯЮЩИХ деревянных колесах. Чарлз молча наблюдал за тем, как лошадь и дремлющий возница исчезают за поворотом. Он понимал, что Лайелю не терпится узнать его мнение о 'Древности человека', но говорить он не решался: боялся обидеть друга.

– Я прочел вашу книгу с огромным интересом, – сказал он наконец. – Но мне нечего о ней сказать.

– Э, нет, – покачал головой Лайель. – Я за двадцать лет прекрасно изучил выражение вашего лица. Вам есть много что сказать.

Чарлз почувствовал ком в горле.

– Ну, раз уж вы сами разрешаете, я начну с самого неприятного. Меня очень огорчило, что вы никак не определили и не высказали своего собственного мнения о происхождении человека.

Лайель помрачнел.

– Так я и думал. Вас огорчило, что я не пришел к тем же выводам, что и вы. Но я писал только о том, в чем я сейчас полностью уверен.

Ветер стих, и, хотя в небе еще висели тучи, сквозь них уже пробивались лучи солнца.

– Может, прогуляемся по Песчаной тропе? – предложил Чарлз. – Подышим свежим воздухом. Глядишь – и в голове прояснится.