— Ну, хорошо, дай мне взглянуть, лучше ли они восковых. А сначала мне нужно расширить проволочную петлю у картуза.
Лео оказался прав: свечи из козьего жира горели гораздо медленнее и почти не оплывали.
Микеланджело разделил ночи на две половины — одну отвел для сна, другую для работы и сильно ее продвинул, отделывая широко раскинутый подол платья Марии, грудь Христа, его бедра и колени, одно из которых, левое, было чуть приподнято и еще не отделено от руки Марии, горестно отведенной в сторону.
Он отклонял любые приглашения, почти не виделся с друзьями, но Бальдуччи постоянно рассказывал ему о последних новостях: кардинал Джованни, которого не хотел замечать Борджиа, уехал путешествовать по Европе; Пьеро, собиравший войска, чтобы в третий раз идти на Флоренцию, был решительно отвергнут римской общиной флорентинцев; замершая было война Флоренции с Пизой вспыхнула вновь; Торриджани стал офицером в армии Цезаря Борджиа, подчинявшей Романью Ватикану. Борджиа отлучал от церкви дворян и священников, присваивая их земли, и ни один флорентинец не знал, когда его постигнет та же участь.
Чудесным летним утром, когда воздух был настолько прозрачен, что Альбанские горы казались не дальше какой-нибудь городской площади, к Микеланджело явился слуга Паоло Ручеллаи с приглашением. Микеланджело поспешил к родственнику, недоумевая, зачем он ему понадобился столь срочно.
— Микеланджело, ты так похудел!
— Когда полнеет скульптура, я худею. Это естественно.
Ручеллаи удивленно поглядел на него.
— Я хочу сказать тебе, что со вчерашней почтой я получил письмо от моего двоюродного брата Бернардо. Во Флоренции устраивается конкурс на скульптуру.
У Микеланджело задрожала правая рука; чтобы сдержать эту дрожь, он положил на правую руку левую.
— Конкурс… на что именно?
— В письме Бернардо говорится:
— Блок Дуччио?
— Ты знаешь его?
— Я хотел купить его у Синьории, когда собирался высекать Геракла.
— Так это к твоей же выгоде, если ты хорошо помнишь мрамор.
— Я вижу этот блок так, словно он лежит сейчас у наших ног в этой комнате.
— А можешь ты высечь из него что-нибудь толковое?.
Глаза Микеланджело засверкали:
— Dio mio!
— В письме сказано, что, как думает Совет, мрамор «плохо обтесан».
— Нет, нет, это чудесный блок. Правда, в каменоломне его вырубили дурно, и Дуччио слишком глубоко врезался в него в середине…
— Значит, ты хотел бы принять участие в конкурсе?
— Нет ничего на свете, к чему бы я так стремился! Скажите, пожалуйста, какая там может быть тема — политическая, религиозная? И кого допускают к конкурсу — только флорентинцев? Могу я участвовать? Захотят они?..
— Стой, стой! — воскликнул Ручеллаи. — Больше того, что я сказал, я ничего не знаю. Я попрошу Бернардо написать мне еще, со всеми подробностями.
— В воскресенье я приду к вам за новостями…
Ручеллаи засмеялся:
— Ответа от Бернардо к тому времени еще не будет. Но ты приходи ко мне обедать: перед конкурсом тебе надо поправиться.
— А можно прийти к вам обедать лишь после того, как вы получите ответ?
Ручеллаи позвал его вновь только через три недели.
Микеланджело одним духом взбежал по лестнице в библиотеку.
— Новости есть, но их немного. Время конкурса до сих пор не установлено. Вероятно, его назначат на начало будущего года. Тему изваяния могут предлагать только скульпторы, живущие во Флоренции.
— Значит, я еду туда.
— И характер работы еще не определен. Заниматься этим будут старшины цеха шерстяников и попечители Собора.
— Собора? Тогда тема статуи будет, конечно, религиозной. А мне после «Оплакивания» хотелось изваять что-нибудь совсем другое.
— За все платит цех шерстяников, поэтому он же, мне кажется, определит и характер статуи. Насколько я знаю его старшин, они закажут что-нибудь символизирующее Флоренцию.
— Символизирующее Флоренцию? Вроде «Льва» Мардзокко?
Видя, как встревожен Микеланджело, Ручеллаи улыбнулся.
— Нет, зачем же второго льва! Вероятно, им нужен некий символ их новой республики…
Сложив пальцы наподобие зубчатого резца, Микеланджело в раздумье почесал голову.
— Какая же именно статуя может служить символом республики?
— Не исключено, что такой вопрос станет частью конкурса. Чтобы художники ответили на него…
Паоло передавал Микеланджело все новые сведения из Флоренции, как только они, перевалив Сабатинские горы, достигали Рима: конкурс состоится в 1500 году, в память столетия конкурса на двери Баптистерия. Цех шерстяников рассчитывает, что, подобно тому как сто лет назад состязались Гиберти, Брунеллески и делла Кверча, так и на этот раз, привлеченные мраморным блоком Дуччио, в конкурсе примут участие скульпторы всей Италии.
— Уже на исходе лето девяносто девятого года! А у меня осталось еще столько работы над «Оплакиванием», — говорил Микеланджело, страдальчески морща лицо. — Я не могу спешить, подгонять себя, — эта работа для меня так важна, так дорога. И вдруг я не успею закончить ее к сроку…
Паоло обнял Микеланджело, чувствуя, как у него дрожат плечи.
— Я непременно извещу тебя обо всем, что только узнаю о конкурсе. И цех шерстяников еще не один месяц будет спорить и думать, пока установит условия.
Кто проиграл, пытаясь упредить бег времени, так это кардинал Сен Дени. Ему так и не удалось посмотреть на законченное «Оплакивание», хотя он и перевел последнюю сотню дукатов в банк Галли в начале августа, когда скульптура должна была бы уже стоять в храме. Кардинал тихо скончался, до последнего дня не оставлял службы. На погребение кардинала Якопо Галли и Микеланджело пошли вместе, став в храме подле длинного, в две сажени, катафалка, возвышавшегося между колоннами. В глубине алтаря пели певчие. Возвратясь с похорон, Микеланджело спросил Галли, в доме которого они сидели:
— Кто теперь будет решать, является ли мое «Оплакивание» «самой лучшей из работ по мрамору, какие только есть сегодня в Риме»?
— Кардинал уже решил это. После того, как он побывал у вас в мае месяце. Он говорил, что вы выполняете условия договора. Этого для меня достаточно. Когда вы думаете закончить работу?
— Потребуется еще месяцев шесть, а то и восемь.
— Значит, вы кончите ее как раз в завершающий год столетия. Такой случай обеспечит вам зрителей со всей Европы.
Микеланджело смущенно заерзал в своем кресле.
— Вы не могли бы послать последнюю сотню дукатов моим родичам? У них там опять какие-то неприятности.
Галли пристально посмотрел на него.
— Это последняя ваша получка. Вы говорите, что вам надо еще работать шесть или восемь месяцев, а почти все деньги, полученные от кардинала, и так ушли во Флоренцию. Что же там, бездонный колодец?
— Я хочу отдать эту сотню дукатов на покупку лавки для моих братьев Буонаррото и Джовансимоне. Вы понимаете, Буонаррото никак не может найти себе места в жизни. После смерти Савонаролы
