которые всегда открыты, даже не зная, что почти для всех остальных они закрыты.
У Макса было все. Он считался самым способным копом в полицейском управлении. Никто не мог с ним сравниться. И у него имелся надежный покровитель. Элдон Бернс, его босс и наставник. Бернс — самый влиятельный коп во Флориде, его все уважают. Ходил слух, что он даже знаком с Рейганом. Именно Бернс уговорил Макса поступить на службу в полицию. И продолжал опекать его, хотя вмешиваться не пришлось, ведь Макс всегда делал все так, будто занимался этим сто лет. И делал хорошо. Пока Бернс в силе, Макс станет подниматься по службе. Когда босс надумает уходить, Макс, наверное, станет майором. Остальное зависит от него. Может, поднимется до самых верхов. Хотя сейчас Макс считал, что это ему не нужно.
Будь Джо на месте Макса, он бы принял условия игры. Пожертвовал кое-чем, постарался вовсю. Нельзя достичь чего-либо в жизни, не потеряв хотя бы частицу себя. Так устроен мир. Хитрость состоит в том, чтобы знать наверняка, что получишь желаемое за то, что потерял. Макс пока об этом ничего не знал. О том, что наступает момент, когда обстоятельства вынуждают тебя отрезать от себя какие-то куски и двигаться дальше. Вероятно, ему никогда и не придется это делать. А Джо, чтобы находиться там, где он сейчас, сжег за собой все мосты. Потерял связь с четырьмя братьями, став копом. И почти все друзья детства отвернулись, когда он сообщил, что служит в полиции. Они обзывали его дворовым негром и Дядей Томом. А что потом с ними со всеми стало?.. Два брата погибли. Один во Вьетнаме, другой от передозировки наркотика. Третий сидит в тюрьме за те же наркотики, четвертый живет на пособие. Те из его бывших друзей, кто не попал за решетку, тоже либо торгуют наркотиками, либо подсели на них, либо занимаются сутенерством или бомжуют, шляются пьяные. Из гетто очень трудно вырваться. Эта гравитация самая сильная. Чтобы освободиться, надо быть очень твердым и решительным. Большинство не могут. Чаще всего они довольны своим положением и не способны осознать, сколь губительна клоака.
Джо в разговорах с Максом этого почти не касался. Упоминал о том, что потерял связь с большинством родственников, но без подробностей.
Макс являлся его самым близким другом. Дело в том, что в полиции на Юге белые копы и даже латиносы едва ли не все расисты. А он нет. Макс никогда не обижал и не порочил чернокожих. Видимо, потому, что у него в детстве большинство друзей были чернокожие, дети коллег отца, джазового музыканта. Джо считал, что тяга Макса к чернокожим женщинам частично объяснялась тем, что его мать ненавидела их с тех пор, как муж бросил ее, встретив в гастрольной поездке смазливую сестренку. Джо понимал, что изменить старым привычкам тяжело, но был преисполнен решимости уговорить друга внять здравому смыслу. Чтобы Макс не пренебрегал возможностью подняться как можно выше по служебной лестнице. Джо не входил в число доверенных лиц Бернса, как Макс и иные перспективные ребята. Поэтому он полагался на Макса, надеясь, что сумеет двигаться у него в фарватере. Ведь Джо стал детективом лишь потому, что Макс отказался работать с другим напарником и опять же с его помощью попал в УГРО. Он знал, что ему самому так быстро никак не продвинуться, и на данный момент это его устраивало. Самое главное, что он двигался вверх, а не вниз, и именно туда, куда надо. Тем более что сейчас Джо встретил девушку, на которой собирался жениться. Они уже договорились съехаться.
Несмотря на пробку, у них до начала смены оставалось еще двадцать минут, которые можно было провести с пользой. Обычно они рассчитывали время так, чтобы иметь в запасе минут сорок. Заходили в гриль-бар «Сандино», его держал семидесятилетний кубинец Кристобаль, сидевший у своего заведения в складном кресле с открытия до закрытия. В бежевом или оливково-зеленом летнем костюме, панаме, сверкающих черных кожаных туфлях, рядом трость из красного дерева с золотым набалдашником. Кристобаль курил сигары и болтал с прохожими. Макс думал, что это просто чудачество старика, но вскоре оказалось, что таким способом Кристобаль завлекал посетителей. Он заговаривал с людьми, те откликались, завязывалась беседа, знакомство, и рано или поздно люди обязательно заходили к нему и становились завсегдатаями. Он знал их всех по именам. Гриль-баром управляли два его сына-близнеца, их невозможно было различить. Одного звали Бенни, другого Томми. Они готовили и обслуживали. Но никогда не догадаешься, кто обслуживает, а кто готовит.
Макс и Джо бывали в «Сандино» очень часто. Завтракали перед сменой или заходили поужинать, но сегодня они успевали лишь выпить чашку черного кофе и съесть кубинский сандвич.
В гриль-баре было прохладно и темновато. Полированные деревянные столы, покрытый лаком пол. На стенах кубинский флаг и карта, черно-белые фотографии в рамках с видами Кубы до Фиделя. Кристобаль играл в молодости на барабанах. Там были фотографии, где он в белом смокинге и черном галстуке-бабочке играл с разными составами — трио, квинтетами, секстетами, биг-бэндами. Снимки с улыбающимся Кристобалем в окружении красивых молодых женщин, пожимающим руку священникам, военным, Фрэнку Синатре. Кристобаль рассказывал замечательную историю, как рано утром в сорок седьмом году Синатра появился в ночном клубе в Гаване, где играли Кристобаль и два его брата. Синатра взошел на подмостки и спел с ними несколько песен — «Рядом с тобой», «Еще по одной, еще по маленькой» и «Эти глупые мелочи». Кристобаль был там единственным, кто говорил по-английски, и они познакомились, а потом поддерживали связь. Синатра всегда посещал «Сандино», когда бывал в Майами, обычно после закрытия.
Макс и Джо сидели у окна, ждали сандвичи, которые приготовит Бенни или Томми. Макс с облегчением задымил сигаретой, сделал первую затяжку, задержав на несколько секунд дым в легких, а затем медленно выпустил через ноздри и чуть позднее через рот. Глотнул кубинского кофе и посмотрел на Джо, ожидая увидеть в его глазах неодобрение. Но тот смотрел телевизор, висевший на стене за спиной Макса.
— Ты только посмотри! — Джо хлопнул его по руке. — Дин Уэйчек.
Макс развернулся и увидел на экране лицо Дина Уэйчека — худое, очкастое, в оспинах. В следующем кадре возник репортер, стоящий у входа в мотель «Лунный аллигатор». Сзади виднелись два полицейских джипа и машина «скорой помощи». Репортер сообщил, что в Уэйчека выстрелили семь раз.
— Ну и что? — пробормотал Макс.
— Семь раз, надо же! Более подходящую цель найти было бы трудно. Уверен, убийцу будут искать без особого рвения.
Он испытующе посмотрел на Макса.
— Что? — поинтересовался тот.
— Чего это ты притих?
Неожиданно на улице завыли полицейские сирены. Джо встал и выглянул за дверь.
— Что-то случилось в суде. — Он имел в виду здание суда округа Майами-Дейд, находившееся в двух кварталах отсюда, напротив полицейского управления.
Они быстро направились к автомобилю, достали из багажника пуленепробиваемые жилеты.
— Там идет процесс над Мойесом, — произнес Макс. — Сегодня, кажется, должны были заслушать Педро де Карвахо?
— Да, — кивнул Джо.
— Что же стряслось?
13
Восемь утра, на небе ни облачка, бодрящий ветерок. Сегодня, пожалуй, будет приятный, нежаркий день. Леденец посмотрел в окно «мерседеса» и улыбнулся. Они стояли в пробке у Всемирного торгового центра.
Он полез в коричневый бумажный пакет, что стоял у него между ног, вытащил карамельку в обертке в красную и белую полоску. Его самые любимые. Их присылали с Гаити, где он впервые попробовал их много лет назад ребенком — белый овальный батончик, наполненный миндальным ликером. Но вообще-то Леденец любил всякие сладости. Поглощал их постоянно — утром, днем, вечером. Отсюда и прозвище получил. Оно ему нравилось. В свое время иммиграционные чиновники не могли поверить, что он гаитянин. Они привыкли, что все прибывшие оттуда тощие, кожа да кости, а в нем уже тогда было под сто килограммов веса — сейчас все сто сорок — при двух метрах роста. Но Леденец был на удивление проворен, не страдал одышкой, если только лестница попадалась не слишком крутая и длинная. Во всяком случае,
