— Мне думается, я мог бы стать хорошим товарищем для Смоуки. Но он как будто не очень этого хочет.
Мы должны на это решиться, Аманда! Должны…
Патрик смотрел на Аманду и не мог отвести взгляда от ее отливавших в солнечных лучах золотом роскошных волос, нежного лица и глаз цвета горной лаванды. В них больше не было страха, а лишь чудесное сияние.
Счастливая улыбка заиграла на губах Аманды.
— Мне так легко! — прошептала она.
Аманда протянула к нему обе руки, чтобы дотронуться, хотя пальцы еще продолжали дрожать.
— Нет, Аманда…
Руки застыли в воздухе.
— Нет?
— Ведь ты сейчас считаешь, Аманда! Как когда-то! Разве не так?
— Да, я считаю, Патрик! Но это нормально.
— Нормально? Ну уж нет! Ничего нормального! Видишь ли, я не отношусь к категории мужчин вроде Ройса или твоего бывшего приемного отца…
— Я знаю, Патрик! Потому-то и не могу решиться на это… И никогда не смогу. Пойти на унижение… Ради чего? Ради любви? Но ведь ее там нет и в помине.
— Может быть, ты и права…
— Я права, Патрик!
В его сознании восставали не цифры. Он думал об Аманде. О мрачном будущем, которое, возможно, ее ожидает, если он не перестанет настаивать на том, что непременно должен наступить день, когда они прикоснутся друг к другу. Ожидание этого дня превратится для Аманды в настоящее мучение, поскольку она всегда будет чувствовать настойчивое и безжалостное давление с его стороны. Вести себя так означало, по сути дела, запереть Аманду в темной комнате вместе со страшными чудовищами.
— Пусть так, — сдался Патрик. — Ты права!
— Значит?..
— Значит, взаимным прикосновениям не суждено стать частью нашей жизни. Но это не самая существенная часть, Аманда! Ни для меня, ни для тебя.
Патрик говорил о том, что их взаимная любовь может быть чистой и целомудренной. Но не сделал ни одной оговорки о том, что останется ей верен. Ведь он все-таки мужчина!
Конечно, ничего подобного Патрик не пообещал не только Аманде, но даже самому себе. Потому что хотел жить так же, как она. Ею же всегда будет править страх.
— Ты говоришь, что это не существенно для нас обоих, — прошептала Аманда. — Неправда! Для меня — очень даже существенно..
Мы должны прикасаться друг к другу, Патрик. Иначе окажемся вместе на дне страшной пропасти безумия, которое сначала охватит меня, а затем — нас обоих.
— Прошу тебя, Патрик!
— О чем?
— Позволь мне…
Позволь мне считать, пока ты будешь меня целовать, трогать, дарить мне свою любовь. Пусть вся моя душа наполнится таким ярким и красочным светом, что никогда и ни за что я не смогу принять твою страсть за то насилие, которое совершил надо мной Ройс. Даже если твое желание обладать мною столь же велико, как…
— Позволь мне уйти.
Но я же не трогаю тебя, Аманда, любимая! — отвечал в душе Патрик. — И никогда не трону! Или ты хочешь, чтобы мое сердце отпустило тебя? Перестало любить?
— Аманда!
— Я не могу пойти на это, Патрик! Не могу!
Он видел отчаяние Аманды и слышал ее безмолвную мольбу: «Я не могу сделать этого! Пожалуйста, не заставляй меня даже пытаться! Я уже делала все так, как кому-то было нужно. Шерри делала это. Но сейчас…»
Сейчас она хотела, чтобы Патрик сказал ей: «Прощай»!
До свидания, Аманда!
До свидания, любовь моя!
Глава 34
Кэтлин горестно вздохнула и тут же спросила себя — почему? Что, в сущности, произошло?
Наверное, она просто устала. Или же расслабилась после удачной операции, к которой так тщательно готовилась. А может быть, виной тому стала горечь утраты. То, что она тосковала по нему. И хотела бы сама что-нибудь для него значить…
Кэтлин снова вздохнула. Она стояла на первой ступеньке лестницы черного хода, соединявшей операционные Кардиологического центра с ее кабинетом, находившимся четырьмя этажами выше. Ей предстояло подняться по ступенькам четыре пролета. И она решила, что все это время будет думать только о чем-нибудь очень хорошем. Например, о том, что все без исключения ее пациенты прекрасно себя чувствуют. Включая маленькую девочку, которая, правда, официально была приписана к доктору Фарреллу. Кэтлин подумала, что скоро Райзу выпишут из больницы и отпустят домой. Однако не в Мауи, а в Бель-Эйр. Именно там жили Дэниел и Стефани.
Она тут же постаралась отделаться от этой мысли. И не без успеха. Однако куда труднее оказалось подавить душевную боль. Кэтлин попыталась думать о своих выздоравливающих пациентах, но вместо этого неожиданно вспомнила недавнее чаепитие с Лиллит Асквит. Будущее обещало немало приятных встреч с этим милым семейством. Ведь Асквиты решили в ближайшее время перебраться в Лос-Анджелес!
Постепенно мысли Кэтлин обратились к Роберту и Тимоти. Наверное, потому, что главный врач пригласил съемочную группу фильма «Похититель сердец» совершить небольшую экскурсию по Кардиологическому центру. Но таковая должна была состояться во второй половине дня. И Кэтлин пока не знала, позволит ли ей расписание присоединиться к группе.
Занятая этими мыслями, Кэтлин почти незаметно для себя поднялась на верхнюю площадку. Пройдя небольшой темный коридор, она оказалась в просторном холле, из окон которого открывался чудесный вид на город.
— Боже, какая прелесть — прошептала Кэтлин, которую восхитила не столько городская панорама, сколько раскинувшееся перед ней бескрайнее голубое небо.
— Действительно, очень красиво! — раздался чей-то голос у нее за спиной.
Кэтлин обернулась. Перед ней стоял Тимоти Асквит.
— Мистер Асквит! Я и не знала, что вы уже здесь!
— Извините, я не хотел вас напугать!
— Нет, что вы! Я всегда рада вас видеть! Значит, вы решили пока не уезжать?
Кэтлин посмотрела через плечо Тимоти в конец коридора. Там никого не было. Асквит перехватил этот взгляд.
— Вы ищете Роберта? Он уехал несколько дней назад. Тем лучше. Мне необходимо с вами приватно побеседовать.
— О, прошу вас! Только простите, что пришлось дожидаться. Я, право, не знала о вашем приходе.
— Ерунда! Тем более что я получил редкую возможность полюбоваться закатом из этого окна.
— Может быть, пройдем в мой кабинет?
— Не стоит. Здесь самое подходящее место. К тому же мне потребуется немного времени. Надо лишь открыть вот этот дипломат и кое-что вам показать.
Тимоти нагнулся, взял стоявший у его ног на полу дипломат, открыл его и вынул оттуда небольшой желтый конверт. Его зардевшееся румянцем лицо выдавало глубокое волнение.
