обнаженного мальчика, стоявшего на колеснице (эта часть стелы была отколота). В левой руке мальчик держал поводья, правую вытянул вперед. Генри был в полном восторге, но и в не меньшем смущении. Он никогда не видел подобных орнаментов и барельефов на античной скульптуре.

— По-моему, мы открыли что-то совершенно новое, — предположил он, обращаясь к Софье, но на этот раз я не позволю обвинить себя в невежественном энтузиазме любителя. Пусть скажет свое слово Археологическое общество.

Не менее интересными были находки на раскопе большого циклопического дома, в северном конце второй траншеи, где рыли уже на глубине семнадцати футов, если отсчитывать от поверхности террасы. Шлиман нашел здесь золу от трупов животных и древесины, смешанную с костями главным образом свиней, а также множество черепков древних расписных ваз, формы для отливки украшений, целый склад бронзовых изделий: ножи, колеса, копья, секиры, заколки для волос; геммы из стеатита, оникса, агата, украшенные резными изображениями животных; на самой красивой, из красного оникса, была изображена антилопа, точно живая.

Тем временем раскопка стены из небольших камней и все новые вертикальные плиты не оставляли больше сомнений, что и стена, и два ряда плит образуют замкнутый круг. Шлиман знал, что изначально поверхность акрополя круто понижалась от Львиных ворот, стало быть, кольцевую стену возвели для того, чтобы сделать насыпную площадку и тем самым выровнять поверхность акрополя. Иначе нельзя было установить плиты на одном уровне и в строго вертикальном положении.

Сидя у себя в комнате и внося очередную запись в книгу расходов, Софья про себя отметила, что в раскопки уже вложено двадцать тысяч долларов. Покончив с расчетами, отложив карандаш в сторону, она повернулась к Генри:

— А эта круглая терраса… Разве могут быть там царские могилы? Совсем близко от Львиных ворот?

— Я понимаю Павсания так, что он сам видел царские могилы, — проговорил в задумчивости Генри. — Но он не мог видеть надгробные стелы, которые мы откопали, поскольку к тому времени они уже были погребены под слоем земли и щебня толщиной двенадцать-четырнадцать футов. Из этого следует, что, если Павсаний не видел наших стел, значит, они не имеют никакого отношения к царским могилам.

В первой декаде сентября Софья со своими рабочими откопала весь треугольник до поперечной перекладины. Работа ускорилась тем, что Генри отрядил ей еще две телеги и мусор из дромоса вывозили теперь в два раза быстрее. Чтобы найти порог, надо было копать до материка. Но уже было ясно, что сокровищница Софьи почти не уступает размерами сокровищнице Атрея; наклонный ход был той же ширины и длины.

— Поскольку в толосах микенские цари хранили свои богатства, царская семья, по всей вероятности, имела туда доступ. Возникает вопрос: когда дромос и вход завалили этой огромной массой земли? И еще: были ли сокровища царя обязательными погребальными дарами или они переходили его детям, когда царь умирал?

— На эти вопросы было бы легче ответить, знай мы, чьи это гробницы, — ответила Софья. — Некоторые геометрические узоры напоминают, по-моему, узор на аттических вазах, которые считаются самыми древними в Греции. Не означает ли это, что дромос был засыпан землей в глубокой древности?

Когда поперечная перекладина была полностью отрыта, Софья измерила треугольник: основание его было более шести футов, высота более десяти. На перекладине Софья обнаружила следы декоративной группы, некогда украшавшей вход. Она надеялась, что, когда рабочие расчистят вход и она сможет войти под своды толоса, она найдет там эти древние скульптуры.

В середине сентября солнце все еще пекло немилосердно, сильный ветер нес пыль, от которой воспалялись глаза, и Софье пришлось надеть турецкий яшмак. Генри с каждым днем мучился все сильнее; и чтобы отвлечься, он сочинял особенно высокопарные периоды. В заметках для будущей книги о Микенах он писал: «Несмотря на все эти неприятности, трудно представить себе что-нибудь более интересное, чем раскопки доисторического города, бессмертно прославившего себя: каждый предмет, даже простой черепок, открывает здесь новую страницу истории».

Благословенный мир, воцарившийся на акрополе после обмена письмами, просуществовал недолго. Раскапывая свой дромос, Софья наткнулась на три ряда каменных ступеней, идущих поперек хода. Шлиман высказал предположение, что эти ступени — порог эллинской виллы.

— Генри, я хочу перенести их отсюда, иначе нам дромос не расчистить.

— Конечно. Перенесите эти камни как можно осторожнее и сложите так, чтобы можно было потом определить, кто и когда их строил.

Но Стаматакис был уже тут, лицо его опять искажала ярость.

— Эй, рабочие! — закричал он. — Сейчас же прекратите копать! Отойдите от ступеней. Это предметы старины. Их нужно сохранить.

У Софьи не было никакого желания вступать в очередную перепалку. Она спокойно сказала:

— Господин Стаматакис, как вы предлагаете сохранить эти ступени? Их нужно перенести, иначе мы не расчистим дромос.

Глаза его метали молнии.

— Я их перенесу! Я сохраню их! Я пророю под ними туннель, подниму их все вместе и куда-нибудь поставлю.

— Но прорыть туннель под тяжелыми каменными ступенями невозможно. Они рухнут на вас, — сказал Генри. — Пусть госпожа Шлиман перенесет их отсюда, а на новом месте рабочие опять сложат их, как они были.

— Ни в коем случае! Чтобы перенести эти ступени, рабочие госпожи Шлиман должны их разъять. Ступени утратят свою ценность. Я передвину их целиком. Вы же знаете мои инструкции. Я отвечаю за каждый памятник древности.

Стаматакис ушел. Помолчав немного, Софья спросила:

— Что нам теперь делать?

— Во вчерашнем письме твоя мать пишет, что Андромаха простыла. Ты сказала, что хотела бы съездить на несколько дней в Афины, побыть с дочкой.

— Я сказала, что мне было бы легче, если бы я была рядом с ней.

— Сегодня вечером я отвезу тебя в Нафплион. И ты с завтрашним пароходом уедешь. Очень тебя прошу, выбери время в Афинах, повидай министра просвещения и нашего друга Касторкиса из Археологического общества. Пусть они смилуются над Стаматакисом и освободят его, раз он считает

Микены ссылкой. И во имя какого угодно бога, заставь их прислать нам инженера.

Август укутал Афины теплым одеялом; сентябрь сменил его на легкую накидку. Экипаж поднимался вверх к Парфенону, и Софья вдыхала ароматный воздух, такой живительный после слепящей жары Микен. Когда свернули на улицу Муз, Софья вспомнила свои прежние возвращения из Трои. Вот так, верно, и будет теперь идти ее жизнь. После Трои Микены, после Микен Тиринф, после Тиринфа Орхомен. А после Орхомена куда?

Мадам Викторию порядком донимал ревматизм, но она все так же преданно ухаживала за внучкой. У пятилетней Андромахи все еще держалась температура. Встреча была радостная. Но позже Спирос по секрету сказал Софье:

— Андромаха больна не столько от простуды, сколько от разлуки с тобой.

Сердце у Софье оборвалось, она поняла тайный смысл этих слов: ты бросила свое дитя. Но ведь жене приходится иногда выбирать между мужем и детьми. Когда Андромаха совсем поправилась, Софья взяла вечером девочку к себе в постель: Андромаха очень любила спать с матерью.

— Мамочка, ты больше не поедешь в Микены? — спросила она.

— Поеду, маленькая. Совсем ненадолго, на две-три недели, пока не начнутся дожди. Мне очень нужно там быть. А на будущий год возьмем и тебя. В семействе Дасисов столько детей, ты будешь с ними играть.

Андромаха радостно захлопала в ладоши.

При первой возможности Софья побывала у доктора Ски-адарассиса. Он дал ей рецепт от цепня: эфирный экстракт мужского папоротника и касторовое масло. Получив лекарство. Софья послала Спироса в Пирей, чтобы он с первым же пароходом, идущим в Нафплион, отправил Генри лекарство. Дня через два