Джеральдина шла по проходу между секторами за толпой, двигавшейся к шатру за эстрадой. Она держалась поближе к стене, и люди, сидевшие над ней, ее не видели.

Теперь на эстраде стоял деревенский оркестр и играл «Улицы Ларедо». Двое мужчин, одетых ковбоями, шли навстречу друг другу в центре поля. У микрофона Кинг Уолью объяснял, как проводится состязание, кто такие стрелки, откуда они родом.

— Закончились долгие приготовления,— говорил толпе Кинг Уолью,— и теперь по традиции старого Запада каждый из ребят бросил перчатку.

Брошенные перчатки — из воловьей кожи, с красивой бахромой — лежали по обоим концам дистанции, на каждую светил с эстрады небольшой прожектор.

Свет в проходах был выключен; Джеральдина шла в полутьме. Билетеры и охранники были поглощены представлением. Верхние ряды утихомирились, загипнотизированные событиями на поле.

— Мальчик из Сакраменто и Задира Бейтс, друзья,— торжественно выкрикивал Кинг Уолью под гром оркестра,— быстрейшие из быстрых.

Джеральдина пересекла пандус следующей секции и двинулась дальше по проходу. «Если идти вниз к той стороне поля,— подумала она,— то можно будет подобраться к самому шатру». Пустой наклонный коридор с зелеными стенами вывел ее к следующему пандусу, который уходил к нижним рядам. Где-то под ней на пандусе перешептывались люди; она видела их тени на стене. Она двинулась вниз, и в этот миг на поле раздались выстрелы. Два оркестра разразились театральным медным крещендо. Джеральдина бросилась бежать.

Она выбежала к проходу под нижним рядом; свернув туда, она увидела, что навстречу ей бежит группа мужчин. Передний был высок и смугл, на его лбу моталась в такт шагам прядь жестких черных волос.

Коряга! Ошибки быть не могло! Это был Коряга! Она сжала сумочку, где лежал пистолет.

— Коряга! — в ужасе закричала она.— Нет! Коряга!

Бежавшие остановились и уставились на нее.

Она не могла вытащить пистолет из сумочки; пальцы отказывались работать вместе. Она повернулась и побежала назад. Добежав до лестницы, которая вела вниз, она помчалась по ней, упала на первой площадке, вскочила, ринулась по следующему маршу, В лицо ей подул ветер; под ногами была трава. Она бежала вдоль проволочной ограды с верхним рядом из колючей проволоки. Над ней были черные стальные опоры; между ними эхом метался голос Рейнхарта и крики толпы.

Человек — Коряга — бежал по лестнице за ней, а она уже бежать не могла. В изнеможении она прислонилась к ограде, а преследователи, сбежав с лестницы, взглянули на нее и помчались в другую сторону. На них были темные костюмы со значками «корпуса Возрождения» на лацканах. Черноволосый человек был не Коряга.

Теперь на поле звучал другой голос, голос старика.

— Где они теперь,— печально вопрошал голос,— благолепные фермы, милые улочки с уютными домиками и дружелюбными лицами? Развеяны в прах, говорю я, или почти развеяны — в этот черный век надменности и беспорядка, век неприкаянности и небрежения чистотою расы! Друзья, несметные полчища безродной черни подтачивают священное здание нашего образа жизни. Сегодня утром солнце светило тусклее над божьим миром.

Сталь над головой Джеральдины отозвалась тяжелым вздохом.

За оградой стадиона тянулся широкий пустырь. По ту его сторону в тени густых кленов стояли пикапы и «караваны». Пустырь находился за пределами законной стоянки для машин — широкая полоса песка и дерна, усыпанная мусором.

Рейни шел вдоль машин, ища темноты. Тоска по свободе жгла его горло, как жажда; жуткие краски утра сгущались вокруг него. Сердитые вопли толпы раздавались в насмешку над его слабой рысцой в темноте.

Он остановился в грязи, вытянув шею, выставив подбородок, напрягая все тело в стремлении преодолеть охватившее его ощущение болезненного бессилия.

На него была возложена миссия, но не нашлось бы человека, столь бесполезно скроенного. Его сознание было бредом, тело — конвульсиями.

Он смотрел на шоссе, на сверкавшие быстрые машины, проносившиеся мимо. Его сердце забилось чаще, он следил за поющими шинами.

Темно-зеленые стены стадиона были опоясаны огнями. Вот она — стальная броня. У бокового входа стоял охранник — метрах в тридцати от въездных ворот. Если идти крадучись, он успеет покрыть половину пути, прежде чем за ним погонится патрульная машина. Он войдет — мимо охранника или несмотря на охранника. А войдя, он уже не остановится.

Никчемный, думал он, готовясь броситься вперед. Никчемный и презренный.

«Я болен,— говорил он себе.— Когда-то я был здоров». Теперь ему оставалось только одно — освободиться.

Он пробрался вдоль маленькою грузовичка с поднятым брезентовым верхом и поглядел на охранника. Пригнувшись к земле возле грузовичка, он заметил, что к борту приклеен плакат с красной надписью; надпись почти вся была скрыта брезентом. Под брезентовой крышей он разглядел сваленную в кучу старую мебель и бочонки, полные до краев треснутой фарфоровой посудой, безделушками, семейными фотографиями, старыми книгами.

Рейни настороженно огляделся и отогнул брезент.

В густом сумраке он медленно разобрал надпись:

«Вы не распнете С. Б. Протуэйта на Кресте холода».

Рейни застыл, глядя на надпись. Со стадиона донесся рев, и он услышал, как тысячи ног загремели по деревянным скамьям.

— Хочешь получить гаечным ключом по кривым зубам? — спросил его кто-то.

В кабине грузовичка сидел человек. Рейни не рассмотрел его лица, увидел только синюю фуражку железнодорожника.

— Кто вы такой? — спросил он.— Что вы намерены делать со всем этим?

— Это мое дело. Чего ты шаришь у моей машины?

— Кто такой Протуэйт? — требовательно спросил Рейни.— Вы тоже из возрожденцев?

— Из возрожденцев? — рявкнул хозяин грузовичка.— Ах ты крыса-переросток! Ну-ка покажись!

Рейни осторожно приблизился к дверце грузовика, и они уставились друг на друга в смутном свете лампочек на стенах стадиона.

— А я тебя видел в бинокль,— сказал хозяин грузовичка.— Я видел, как ты взывал к черномазым. Я думал, полицейские тебя забрали.

Это был совсем уже старик с длинным костистым лицом. Из-под фуражки на лоб выбивалась прядка седых волос. У него были очень большие круглые голубые глаза с широкими полумесяцами белой гладкой кожи под ними.

— Заботься о своих черномазых, а я позабочусь о Протуэйте. Я отсюда в «черной Марии» не уеду.

— Кто вас сюда прислал? — спросил Рейни.

— Никто меня еще ни разу никуда не присылал во внерабочие часы,— сказал старик.— Только на железной дороге. А тебя кто сюда прислал?

— Никто,— сказал Рейни.— Я пришел...

-—  Из-за черномазых, так?

— Я пришел, чтобы остановить их. Им...— Он поглядел на стадион. Изнутри вместе с ревом одобрения доносились сердитые и испуганные выкрики.

Старик засмеялся.

— Пришел остановить их, э? А не остановил, так?

— Нет.

— Твоим способом их не остановишь, молодой человек. Дурость, и больше ничего. По-твоему, если ты начнешь расхаживать и орать под стенами, они возьмут да и обрушатся? Чушь, верно? Только попробуй, и они расправятся с тобой, как с неграми. Как с косоглазыми. Они со всеми так обходятся, отродье шлюх и