Джеральдина подумала, что вот уже три дня она живет неизвестно как. В сумке у нее было четыре доллара и сигарета с марихуаной, которую ей дали калифорнийцы, жившие под ними на Сент-Филип-стрит. Еще у нее была четвертинка с жидкостью под названием «Мексиканский коньяк» и пистолет, купленный за восемь долларов. Это был однозарядный «даррел-ворлис» калибра 5,59; каждый раз, когда она дотрагивалась до сумочки или перекладывала ее из руки в руку, она ощущала под винилом железные косточки машинки.

Толпа вышла на открытый воздух, и при виде поля, огней, оркестрантов в костюмах с блестками из груди людей вырвался сладкий вздох. Джеральдина двигалась среди них, держась за перила. Да, крупную развели бодягу, крупнее ей видеть не доводилось. «Молодец, Рейнхарт,— подумала она, окидывая взглядом стадион,— конечно, тебе самое место на радио». Она спустилась на несколько рядов и села около трех немолодых женщин.

Если ты и днем не можешь с этим жить, то ты вообще жить не можешь. Во всяком случае, она; ей это не по силам. Тогда уж лучше, было остаться на полу в Галвестоне, в баре, который был залит ее кровью. «То дрожишь, то вздрагиваешь,— подумала она,— то деньки, то ночки, и голова кругом — бр-р. Нет, спасибо».

Оркестр на восточном краю поля заиграл «Обопрись на мощную руку». Там и сям на трибунах люди начали подпевать.

Чувства, от которых она избавилась, когда перестала быть ребенком, проснулись вновь: чувства вроде Страха Божьего, Священного Трепета. Но теперь они означали для нее только одно—смерть.

«Страшно,— подумала она.— Страшно, страшно, страшно». Она повторяла про себя это слово, а соседка пела о том, что надо положиться на Христа.

Она проводила время с человеком из Чарльстона; его очень растрогали шрамы на ее лице.

Она шла по Сент-Чарльз авеню под дождем, посередине улицы, и: полицейские топали за ней по одному тротуару, а по другому, пока не взошло солнце, за ней гналась мужеподобная лесбиянка.

Она напилась с каким-то мужчиной, который рассказывал ей о том, как они с приятелем отрезали у одного человека уши и прибили к макушке.

Она бродила где-то часами, и в ушах ее стоял тот звук, который она услышала, когда Коряга в первый раз полоснул ее по лицу; этот звук слышишь внутренним ухом. Боли от первого пореза она совсем не почувствовала, но звук был жуткий.

Ей снились мертвые младенцы. Ей снился мужчина с кастетом.

В какую-то минуту она вдруг разозлилась; она зашла в магазин и купила маленький пистолет, словно нуждалась в нем больше всего на свете. Потом похолодало. Она устала, и ей стоило немалых трудов держать голову прямо. Она ходила и искала Рейнхарта, но его нигде не было. Она подумала, что, может быть, ей удастся уснуть, если она найдет Рейнхарта; .она попросит его только посидеть в комнате, пока она будет засыпать. А больше ничего у него не попросит.

Страшно, страшно, страшно.

Соседка была низенькой и толстой; она печально осмотрела Джеральдину и улыбнулась.

— Пришла одна послушать этих замечательных людей? Джеральдина повернулась к ней.

— Ага,— сказала она.— Пришла одна послушать этих замечательных людей.

Две другие женщины поглядели из-за плеча подруги на Джеральдину.

Средняя наклонилась вперед и, глядя на Джеральдину блестящими глазами, доверительно спросила:

— Выпила малость, признайся?

— Нет,— сказала Джеральдина.— Не пила я.

—— А если выпила, то не нужно было приходить,— жизнерадостно произнесла соседка.— Выставить тебя надо.— Под ее глазами набухли белые мясистые бутончики.

— Я пришла послушать замечательных людей,— тихо сказала Джеральдина.— Отвяжитесь от меня к чертовой матери.

Три подруги задохнулись от возмущения.

— Где ты, по-твоему, находишься? — спросила средняя и встала. Из-под благопристойной внешности проглянули заматерелые деревенские месильщицы. Джеральдина сжала сумочку, нащупывая пистолет.

— Ты думаешь, зачем тебя сюда пустили?

Третья женщина, оглядываясь в поисках служащего, который мог бы выгнать Джеральдину, вдруг решила, что видит двух негров, появившихся в верхнем ряду.

— Ой, я вижу негров! — закричала она.— Я вижу двух негров наверху!

— Ничего удивительного,— сказала соседка Джеральдины.— Это безобразие. Прислали сюда наемных мерзавцев, чтобы все испортить. Кто тебя сюда прислал, бесстыжая? — спросила она Джеральдину.— Сколько виски дали тебе за это коммунисты?

Люди вокруг настороженно повернулись, словно собираясь вмешаться.

Женщина положила руку на плечо Джеральдины. Джеральдина с искаженным лицом сбросила с плеча руку женщины и вскочила.

Три женщины стояли и смотрели на нее, стиснув красные кулаки, пыхтя от ярости и злобы.

Джеральдина ушла, быстро поднялась по лестнице и в коридоре смешалась с толпой входивших. По серому коридору она добежала до следующей лестницы и спустилась в нижние ряды. В начале пандуса ей преградил дорогу молодой человек со значком «корпуса Возрождения» на лацкане. Джеральдина решила умаслить его.

— Кажется, я заблудилась,— застенчиво сказала она.— Я потеряла знакомого, с которым пришла.

Лицо молодого человека просветлело.

— Заблудилась? Такая большая девочка? А что у нас написано на билете?

— А он остался у моего знакомого,— сказала Джеральдина. «Маленький танец,— подумала Джеральдина.— Деревенский мальчик и деревенская девочка, разрешите пригласить». Она беспомощно хлопала ресницами.

Он пропустил ее на трибуны искать знакомого; она дошла до конца прохода и, перегнувшись через парапет, посмотрела на поле. Напротив нее на эстраде устанавливали микрофоны и камеры, и там она увидела Рейнхарта. Он стоял на краю эстрады, глядя на огни над головой и дымя сигаретой.

— Вот ты где, сукин сын,— сказала она тихо.— Эй ты, сукин сын. Рейнхарт. Я — никто. Если бы она посадила его к себе в комнату, то смогла бы уснуть. Господи, господи, ничего не было; ей казалось — что-то