плоть мягко погрузилась в пар. Исподнее пыталось впиться в его тело.
— Я пытался запомнить как можно больше, но сами подробности…
— Технические мелочи, друг мой. Секрет биографии заключается в том, чтобы позволить своему воображению расцвести в унисон с воображением ее героя. Так вы добьетесь поэтической правды, которая есть драгоценность, тогда как факты — лишь оправа. Будьте поэтом, милый мальчик, будьте поэтом и повторяйте вслед за д'Оревильи:
Он закрыл глаза и как будто уснул, но через несколько секунд его голос без выражения забубнил под нос:
— В тринадцатом веке сэр Джон Уоллоп[29] так разбил французов на море, что увековечил в языке свое имя…[30] Но должны существовать и не столь утомительные способы добиться этого.
Мун протянул конверт.
— Чек вернули, — сообщил он.
— Какой чек?
— На пятьсот гиней для «Босуэлл инкорпорейтед».
— Ваш знаменитый тезка занимался этим не ради денег. Вращаться в таком обществе было достаточно.
— Быть может, вы все-таки раскошелитесь? — спросил Мун, удивив лорда Малквиста и изумив себя самого.
— Ну и ну, мистер Мун! Только я заключаю, что ваша воплощенная нейтральность есть отражение вашей души, как вы отпускаете замечание, которое намекает на внутреннее смятение. Прекрасно, разорвите чек и дневник.
Мун промолчал. Девятый граф закрыл глаза:
— К сожалению, мне больше некуда податься. Я покинул множество мест и обосновался заново, стянув к себе свои оскудевшие ресурсы… но теперь я в растерянности. Знаете, у меня был загородный дом — восхитительное место, — построенный четвертым графом, проспоренный пятым, возвращенный семье после дуэли и отстроенный заново в палладианском стиле[31]… с прилегающим парком, озером и классическим ландшафтным садом с видом на холмы…
— Петфинч, — печально молвил Мун.
— Бедный Петфинч… Полагаю, сейчас там находится оздоровительный центр для переживших нервный срыв государственных служащих. Милый мальчик, какое оскорбление нашему наследию!
Несколько мгновений они почтительно помолчали.
— А вам больше нечего продать? — спросил Мун.
— Мистер Мун, я не торговец.
— Думаю, мне пора домой, — сказал Мун после еще одной паузы.
Похоже, лорд Малквист этого не расслышал. Мун поднял пальто и оглянулся в поисках туфель. Он вспомнил, что отнес их в гардеробную. У двери он помедлил.
— Что вы собираетесь делать с этим письмом?
— С каким?
— От анархиста.
— Это не имеет значения. Хочу убедиться, что выгляжу наилучшим образом. Возможно, это единственная честь, которая мне осталась. Принять муки из-за наследственных привилегий.
— Пожалуйста, — взмолился Мун, подразумевая нечто непонятное даже ему самому. Он перепрыгнул разделяющее их пространство. — Я хочу сказать, что вы не можете бросить все — тибетцев, все остальное, себя, — нельзя сравнивать все ужасное с чем-то большим, где-нибудь, где уже нечего сравнивать, придется остановиться и… — Он замялся. — Я хочу сказать, ведь это все люди, разве не так? Вот что такое мир.
Он неуверенно замер у двери.
— Какая необычная мысль! Люди не есть мир, они лишь недавний и переходный продукт его. Миру десять миллионов лет. Если представить этот срок ужатым до одного года, начинающегося первого января, то люди появляются в нем лишь тридцать первого декабря или, если точнее, в последние сорок секунд этого дня, — произнес наконец лорд Малквист.
— Сорок секунд? — изумился этому откровению Мун.
— А человечество продолжает вести себя так, будто оно есть начало и конец. Какая дерзость!
Девятый граф Малквист погрузился в пену, так что над ней парила только маска его лица. Рот зловеще заговорил:
— Пусть обо мне скажут, что я родился в страхе, жил в недовольстве и умер элегантно.
Мун ждал, но продолжения не последовало. Он вернулся в гардеробную и закрыл дверь.
Зареванная Джейн смотрела на него между ног:
— Я думала, ты никогда не придешь.
— Ты сказала ему, что я импотент, — сказал Мун, бросая пальто.
— Нет.
— Да, сказала.
— А что, так и есть.
Мун самодовольно улыбнулся ей.
— А вот и нет, — парировал он. — Это ты не можешь.
— Ты только это и знаешь.
— Не можешь. Никогда не могла, никогда не сможешь. О, я ему сказал.
— Нет. — Она заплакала. — Как ты мог?
— Знаешь, я не должен зависеть от тебя в этом.
— Не надо.
— И не буду.
Все еще улыбаясь, словно театральный злодей, он открыл дверь в спальню леди Малквист и тихо вошел. Закрыл дверь. Уже направился через комнату, как понял, что Лаура говорит за пологом:
— Одиннадцать не считаются незаконными? Ну и ну, да вы, должно быть, чудесный человек!
— Это была жуть, так-растак. Ей-ей, мне надо было только повернуть дверную ручку спальни…
— Как невероятно! Мистер Христос, вы странным образом меня интересуете.
— Не забывайте, это произошло до того, как я узрел Свет, если вы понимаете, о чем я.
— Но ведь это случилось не так давно?
— Все дело в физическом сходстве, понимаете? Тот парень, русский…
— А сейчас я попрошу вас сделать нечто очень христианское…
Мун босиком вернулся к другой двери и выбрался на лестницу. Он прохромал к нижнему пролету и уселся там лицом к передней двери, наблюдая за тем, как на О'Хару и лошадей льет дождь. Довольно долго не происходило ровным счетом ничего, кроме дождя. Затем в дверь вошел Ролло, сжимая в зубах промокшую газету, словно умная псина. Он встряхнулся, словно псина, и прошлепал под лестницу. Мун не шелохнулся. Дождь все лил. Вскоре с шипением медленно подкатила машина и остановилась за двумя лошадьми. Большая черная машина с шофером. Мун разглядел человека на заднем сиденье, но никто не вышел. Машина трижды просигналила. Ролло поднялся, подошел к двери, выглянул под дождь, повернулся и опять забрался под лестницу.
Мун услышал, как наверху открылась дверь. По лестнице спустилась Лаура с красной кожаной сумочкой в руках. Она опять надела твидовое пальто.
— Привет, Боси. Что поделываешь?
— Ничего, — ответил Мун.
Они до странности застенчиво улыбнулись друг другу.
— Мои сокровища, семейные драгоценности, — похлопала по сумочке Лаура. Она встряхнула ее, и та громыхнула. Она ослепительно улыбнулась ему. — Я допила остатки.
— Прости за туфлю, — извинился Мун.
— А я их надела, видишь? Самый рыцарский подарок, что я когда-либо получала. А где твои туфли?
