— Например, такой, каким являетесь вы, — подсказал, улыбнувшись, Краснов. — Я правильно вас понял, товарищ Пастухов? Скажите, вы не прочь поработать первым секретарем? Заменить Акимова?

Пастухов недоверчиво уставился на Краснова:

— Вы по поручению обкома меня спрашиваете?

— Нет, нет, — заторопился с ответом Краснов. — Просто хочу знать ваше мнение.

Пастухов помолчал немного, словно собирался с мыслями.

— Если изберут, не откажусь, — с достоинством произнес он. — Для меня работа первым секретарем — не новинка. Учиться не надо.

Краснов посмотрел на Пастухова уже потухшим, без заметного интереса взглядом, словно ничего в Пастухове не осталось, что не было бы известно ему, похлопал ладонью отчет парткома, словно коня, заждавшегося седока, и сказал:

— Так вот, товарищ Пастухов, посоветовались мы в обкоме и решили: особой проверки вашего письма не проводить, а довести о нем до сведения районной партконференции. И как она решит, так и будет. Думаем, делегаты разберутся, что к чему... Надеюсь, и вы выступите, расскажете о своей позиции, о своем понимании дел в районе и методов руководства в сельском хозяйстве. А сейчас — прошу извинить, — Краснов поднялся, опять похлопал рукой по отчету, — надо вот посмотреть, почитать, подумать кое над чем.

Пастухов встал не спеша, выпятил недовольные губы, — похоже, его не устраивало сообщение Краснова.

— Значит, обком не будет рассматривать на бюро мое письмо?

— Да, так вот решили... Ну, будьте здоровы.

Краснов пожал руку нахмурившемуся Пастухову, проводил его до двери, любезно дотронулся до плеча:

— До завтра, товарищ Пастухов.

Когда Пастухов ушел, Краснов еще какое-то время постоял возле двери, потом походил по тесному номеру. Он думал о Пастухове, о своем разговоре с ним. Краснов хорошо помнил его секретарем райкома, помнил его поучающие, внешне правильные, как школьная грамматика, речи с трибун областных пленумов и совещаний, и вот только что обнаружил, как он отстал от времени. Жизнь менялась, а он — нет; все еще живет старыми представлениями, мерит все на свой ветхий, стершийся аршин...

Партконференция открывалась в десять часов утра, и большеполянские делегаты решили выехать накануне, чтобы ночь провести в Колташах.

Всю последнюю неделю шел снег, и Уфимцев еще утром приказал конюхам подготовить две пары лошадей, две вместительные кошевки, набить их сеном, покрыть кошмами, чтобы делегатам было тепло и мягко ехать до райцентра.

Перед выездом он сходил на квартиру — пообедал, переоделся и, прихватив тулуп хозяина, пошел на конный двор, к месту сбора.

День стоял ясный, с легким морозцем, и, хотя дорога после снегопадов была мягкой, Уфимцев рассчитывал к вечеру добраться до места — кони были добрые, кучер надежный.

Он шел серединой улицы, неся свернутый тулуп на плече, и удивлялся, как неожиданно рано навалило в этом году столько снега: еще начало декабря, а у дороги его ометы, отброшенные хозяевами от домов. И хотя удивлялся этому, но и радовался: больше снега — больше влаги на полях весной, выше будет урожай.

Неожиданно он увидел шедшую навстречу Аню. Сердце его гулко заколотилось. Аня тоже заметила мужа, качнулась к одной стороне дороги, потом к другой и, видимо, хотела уйти ближе к домам, но путь ей преграждали кучи снега, и она пошла по дороге навстречу Уфимцеву.

Он шел, не спуская с нее глаз, и ничего не видел, кроме спешащей навстречу фигурки. Все — и поездка в Колташи, и думы про урожай, и улица с сугробами снега — ушло куда-то, исчезло из памяти, скрылось из глаз, осталась только одна эта фигурка в темно-синем пальто и меховой шапочке.

Когда они сошлись, Уфимцев остановился и сказал сиплым от волнения голосом: «Здравствуй, Аня!», но она, взглянув на него, ответила глухо: «Здравствуй», — и прошла мимо.

Он повернул за ней, догнал, пошел рядом.

— Подожди... Надо поговорить.

— О чем? — спросила она.

— Как о чем? Ты подумай, четыре месяца прошло...

Аня не отвечала, шла, не поворачивая головы, глядя себе под ноги. Уфимцеву мешал тулуп, он перекинул его на другое плечо, тулуп распахнулся, одна пола свесилась, потащилась по снегу, но он этого не замечал.

— Не могу я один больше, пойми, не могу! Кажется, достаточно наказан за свою глупость, к чему это продолжение?

Уфимцев остался на дороге. Он стоял и глядел ей вслед, пока она не исчезла за поворотом, пока не перестала мелькать над кучами снега ее шапочка.

На конном дворе его уже ждали. Запряженные кони нетерпеливо переступали ногами, звенели бубенцы, висевшие на шлеях, так и не снятые после Юркиной свадьбы. Трое делегатов в тулупах, в валенках топтались возле кошевок.

— Наконец-то! — обрадовалась Анна Ивановна. — А мы думали, не случилось ли с вами чего?

Уфимцев поморщился: Анна Ивановна, как всегда, права, с ним действительно случилось непредвиденное: произошла долгожданная встреча с женой, которая опять ничего не решила.

И только тут он заметил гремевшие бубенцы на шеях лошадей.

— А это к чему? Не на свадьбу собрались... Дядя Павел!

Дядя Павел ходил с кучером вокруг лошадей, поправлял сбрую, ровнял сено в кошевках.

— Это, Егор Арсентьевич, как сказать... Нонешний день для партейного навроде праздника, — ответил дядя Павел. — Получше свадьбы... Весь район съедется. Вот и пусть глядят, как большеполянцы своему празднику радуются. Ведь один раз в году...

Уфимцев посмотрел на такого самоуверенного, неожиданно многословного дядю Павла, от души посмеялся его наивному представлению о съезде коммунистов района. Но что-то было в словах дяди Павла — очень душевное, бесхитростное, такое, что он махнул рукой на бубенцы и стал надевать тулуп.

Домой, в Большие Поляны, они возвращались не одни: вместе с ними ехал представитель обкома партии Краснов — у него было поручение проверить письмо Векшина в ЦК. Накануне, ознакомившись с письмом, и Уфимцев и Стенникова убеждали Михаила Матвеевича, что ехать ему в колхоз нет необходимости: бюро парткома уже определило свое отношение к фактам, изложенным в письме Векшина, коммунисты колхоза тоже информированы и ждут лишь текста письма, чтобы обсудить его на общем собрании. Поэтому пусть Михаил Матвеевич передаст им письмо, и, после обсуждения, они вышлют в обком свое решение.

Но Краснов не согласился:

— Во-первых, дело тут не в одном Векшине. В письме подписи двадцати семи человек, и мы не можем игнорировать их, не поговорить с ними, не выяснить их нынешнего отношения к событиям того времени. Я немного знаю Векшина и верю вам, что большинство из подписавших письмо было им обмануто, так вот надо раскрыть этот обман, доказать людям, что они ошибались. А если они в чем-то правы? Тогда следует поддержать их в этой правоте, помочь устранить недостатки в колхозе. А во-вторых, я выполняю поручение