— Зерна хватит, — перебил Векшин, — я подсчитывал. Напрасно тревожишься! А насчет политики, так поди, спроси колхозников... Да скажи им, что при таком урожае хлеба «до пуза» не дашь, они тебе покажут политику.

И Векшин захохотал так громко, что воробьи, сидевшие на крыше соседнего амбара, вспорхнули, треща крыльями.

Уфимцеву припомнился утренний разговор на току, ожесточенное лицо брата. «Растяпа ты, Егор! Проморгал цыгана», — выругал он себя.

— Послушай, Петр Ильич, — начал Уфимцев, пытаясь унять возникшую неприязнь к Векшину. — Сейчас не тридцатые годы. Другие требования к хозяйству. Не распределение на трудодни всего полученного продукта, а разумное использование в интересах хозяйства, значит, в интересах самих колхозников. Чтоб сегодня было больше, чем вчера, а завтра больше, чем сегодня.

— Завтра будет урожай, нет ли, а сегодня — вон он, хлебушко! — И Векшин показал рукой за увал. — Если его колхознику не отдать, выгребут районные уполномоченные. Им что, лишь бы отчитаться. Как в прошлом году...

— Не паникуй, не выгребут, — заверил его Уфимцев. — А чтобы жить было легче, не наряжать людей, не уговаривать, как ты сказал, надо по примеру передовых колхозов переходить на денежную оплату.

— Ишь, как размахнулся! — удивился Векшин и даже отстранился от Уфимцева. — А где на эти дела денег взять?

— Так об этом я речь веду, — обрадовался Уфимцев, повернулся всем телом к Векшину. — Во-первых, от продажи хлеба государству. Во-вторых, от животноводства. Но чтобы оно давало прибыль — надо корма...

— Нынче с сенокосом, не в пример другим годам, хорошо идем. По сводке на первом месте в районе, — сообщил Векшин. — Сеном обеспечимся.

— Это хорошо... Так вот, слушай, как я представляю себе будущее колхоза.

И Уфимцев выложил перед Векшиным то, о чем не раз думал в долгие бессонные ночи зимы, когда назревала катастрофа истощения и падежа скота от бескормицы.

Векшин слушал, не шевелясь, склонив голову, недовольно выпятив губы. Наконец не выдержал:

— Я не знаю, Егор Арсентьевич, к чему ты все это придумываешь, на себя берешь? Планы выполняем по всем видам и при этом поголовье скота, государству не должны, к чему вся эта канитель?.. О колхозниках надо сейчас думать. Сам знаешь: огороды обрезали, скот сократили, аванец деньгами мал, — как жить народу? Ему сейчас хлебушка побольше, чтобы дыры заткнуть. А ты тут со своими проектами. Ведь от себя отрывать будем!.. Нет, я на это не согласный!

Он приподнялся, словно хотел встать, закончить разговор, но вновь сел.

Уфимцев подумал: в чем-то тут Векшин прав, преждевременно сократили нормы подсобного хозяйства колхозникам — недовольны люди. Но именно это как раз и должно заставить руководителя расширять и укреплять хозяйство колхоза, чтобы основные доходы колхозника были от коллективного хозяйства.

И он сказал Векшину:

— Нет, так не пойдет, товарищ Векшин. Тут подачками не отделаешься. Надо вперед смотреть, о завтрашнем дне думать.

— Хватит, насмотрелись! — угрюмо ответил тот. — У хлеба да без хлеба, — не может быть такого положения! Надо сегодня дать колхознику, на нем земля держится. Его не будет — ничего не будет.

— Так я о колхозниках и забочусь! — крикнул Уфимцев, удивляясь непонятливости Векшина. — О их обеспеченном будущем... И я добьюсь того, что через два-три года наши колхозники будут зарабатывать не меньше, чем в передовых колхозах. Запомни эти мои слова!

— Запомню, запомню, — насмешливо ответил Векшин, — крепко запомню... Когда народ побежит из колхоза, я им скажу о сегодняшних твоих словах.

Уфимцев вспомнил брата: что-то общее было у них с Векшиным, но что — не успел додумать.

— Оказывается, отсталый ты человек, Петр Ильич! — не сдержал себя Уфимцев. — Какой же ты руководитель, если в азах экономики не разбираешься! Плетешь черт знает что! Я тебе объясняю, доказываю, а ты...

— Ты очень грамотный! — в свою очередь рассвирепел Векшин. — Такие вот, как ты, не один уже колхоз развалили. Все у них счеты да расчеты, а люди за полтинник спину гнут... Жили мы при Позднине, не было этих проектов, а жили неплохо...

Они долго еще сидели. Колхозницы разошлись по домам — встречать коров. И солнце ушло за Кривой увал, се?ло где-то в Коневских лесах. Наступали сумерки, перестали гудеть моторы в мастерской, на уличных столбах села вспыхнули лампочки, а они все спорили, никак не могли договориться.

Спор с Векшиным Уфимцев перенес на заседание правления. Правление поддержало председателя, подтвердив, как и было записано в производственном плане, решение выдавать на трудодень но два килограмма зерна.

Вызвал огорчение Уфимцева Гурьян Юшков, бригадир шалашовской бригады. Маленький, щупленький, он сидел в углу, нахохлившись, белея высоким незагоревшим лбом. За все время заседания Юшков не сказал ни слова, но когда стали голосовать, поднял руку против.

Почему-то никто особенно не удивился этому, кроме Попова.

— До Гурьяна Терентьевича такие вещи, видимо, не враз доходят, — сказал он ядовито, — требуется некоторое время.

— Помолчи, Алеша, — сказала Стенникова, встревоженно наблюдая за Юшковым.

Тот поднялся, вытянул из-за пояса кепку, встряхнул ее, глубоко натянул на голову и, мельком взглянув на Попова, вышел из комнаты.

Уфимцев следил за ним, пока он шел к двери. «Надо побывать у него, поговорить по душам... Умный же человек, что с ним стряслось?»

Гурьян Юшков был хорошим бригадиром — беспокойным, хозяйственным. Уфимцев не помнит случая, чтобы застал Гурьяна дома. Он больше видел его сидящим, сгорбившим спину: летом — в стареньком дребезжащем ходке, зимой — в розвальнях, набитых соломой, погонявшим вожжой неторопливого пегого мерина. Все в колхозе настолько привыкли к молчаливому Гурьяну и его Пегашке, что с трудом верили, будто и он когда-то уходил с семьей из колхоза.

Все дни после заседания правления Уфимцев не раз думал о Гурьяне Юшкове, но попасть в Шалаши не удавалось — что-нибудь да отвлекало. «Завтра обязательно съезжу, хоть камни с неба», — решил он наконец.

Было это под вечер, когда он — потный, уставший — возвращался домой с дальних покосов. Впереди поблескивала Санара, по ее пойме среди невысоких кустарников стояли частые стога. Дали уже посерели, покрывались дымкой, а в пойме был еще день — тихий, нежаркий, со стрекочущими кузнечиками в колкой траве. Что-то успокаивающее было в этих светлых лугах со стогами, в притихших кустарниках, в мягких излучинах реки. Хотелось остановить мотоцикл на берегу, влезть в воду, накупаться до озноба, а потом лечь у стожка, вдыхать запах сена, смотреть, как меркнут краски в полях, как синеет небо, слушать, как скрипят в лугах коростели.

Уфимцев съехал с дороги, подвернул к берегу и тут увидел на той стороне колхозное стадо. Коровы медленно шли по выгону, пощипывая траву. Где-то с ними должны быть два пастуха, его племянники — Сергей и Вася, сыновья Максима. Уфимцев поискал их глазами, но не нашел. Он вспомнил, что давно не был в летнем лагере фермы, и решил заехать.