ограничилось. Уфимцев даже позавтракать не успел и сидел сейчас голодный, невыспавшийся и, кажется, безразличный ко всему, что тут происходило, словно все это — и приход членов бюро, и деловая беготня работников аппарата парткома — касалась не его, а кого-то другого.

Стенникова с тревогой наблюдала за Уфимцевым, видела его вялым, равнодушным и удивлялась: перед ней был другой Уфимцев, не тот, которого знала. Ей так хотелось взбодрить его, вызвать к жизни, заставить взглянуть со всей серьезностью на предстоящее обсуждение его дела, но подходящего момента не представлялось — в приемной все время находились люди.

Проходившие через приемную члены бюро настороженно посматривали на председателя колхоза, молча кивали Стенниковой и уходили. Лишь Торопов, председатель райисполкома, задержался. Увидев Уфимцева, он весело крикнул:

— А-а, появился, пропащая душа! Теперь держись, дадим тебе прикурить.

— А я некурящий, — попытался отшутиться Уфимцев, вставая и подавая ему руку.

— Ничего, мы научим. Для того и щука в море... Так ведь, Анна Ивановна?

Стенникова зарделась, как девушка, — велико было желание поговорить с Тороповым, пользуясь его очевидной благосклонностью к Уфимцеву.

— Михаил Иванович, есть другая пословица: не мудрено голову срубить, мудрено приставить. А и рубить — так было бы за что!

Торопов засмеялся, погрозил ей пальцем:

— Ох, и адвокат вы, я посмотрю? А все же о щуке вам забывать нельзя. И о карасях, которые дремлют.

— На Руси не все караси — есть и ерши, — опять пословицей ответила Стенникова.

— Вот и посмотрим, кто вы — ерши или караси, — сказал, посмеиваясь, Торопов, входя в кабинет секретаря парткома.

Вскоре вызвали и их.

Войдя, Уфимцев окинул взглядом членов бюро, сидевших за столом, предназначенном для заседаний, застыл на миг в нерешительности, поглядел выжидательно на Акимова.

— Садись, — Акимов кивнул головой на конец стола. — Забыл, куда садятся люди твоего положения?

— Не приходилось, — ответил, улыбаясь, Уфимцев. — Первый раз в жизни.

Он сел, покорно опустил руки на колени. Стенникова уселась за его спиной у стены. Акимов посмотрел на них, сдвинув брови, постучал карандашом по настольному стеклу, хотя никто не нарушал порядка, все молчали.

— Сначала расскажи, товарищ Уфимцев, почему не явился вчера на бюро? Может, вызова не получил?

Члены бюро уставились на Уфимцева, он неторопливо встал.

— Некогда ему было, — поспешил за Уфимцева ответить Степочкин, — зерно колхозникам раздавал.

— Какое зерно? — спросил Акимов.

— Разное. И пшеницу, и овес... Перепугался, что заставят сдавать зерно государству, вот и... Всю ночь по домам развозили, в амбарах подчистую замели. Говорят, сам у весов стоял, даже мешки таскал, торопился до утра управиться.

— А я что говорил? — возбужденно, рвущимся от нетерпения голосом произнес Пастухов, поднимаясь за столом. — Говорил, что Уфимцев — человек политически незрелый, что он в своей работе противопоставляет колхоз государству. Кое-кто из членов бюро оспаривал это, — и он покосился на Торопова, — но думаю, настоящий случай заставит их переменить свое мнение, отнестись по-партийному к антигосударственным поступкам коммуниста Уфимцева.

Пастухов сел, победно посмотрев на Акимова, похоже, ошарашенного новостью.

— Это правда, что ты хлеб раздавал? — спросил Акимов, еще сомневающийся в достоверности услышанного.

— Не раздавал, а выдал на трудодни заработанное колхозниками, — ответил Уфимцев.

— Значит, правда! — убедился Акимов. Он обвел глазами членов бюро — хмурого Торопова, замкнутого, непроницаемого прокурора, недоумевающего Игишева, веселого, косящего глазами Пастухова, улыбающегося Степочкина. И вновь постучал карандашом по стеклу. — Садись, Уфимцев... Вношу предложение: за нарушение партийной дисциплины — неявку на бюро парткома, за преждевременную выдачу зерна колхозникам до годового отчетного собрания председателю колхоза «Большие Поляны» Уфимцеву объявить строгай выговор. Какие будут мнения у членов бюро?

— Считаю, — опять поднялся Пастухов, — формулировка проступка Уфимцева, предложенная товарищем Акимовым, по существу неверна и потому вредна! Она смазывает существо вопроса, укрывает Уфимцева от заслуженного наказания. Его вина не в преждевременной выдаче зерна, а в разбазаривании его, чтобы уклониться от участия в выполнении районного плана хлебозаготовок. Я предлагаю исключить Уфимцева из партии и снять с должности председателя колхоза!

Акимов подвигал скулами, собираясь с мыслями, готовясь ответить Пастухову, но поднял руку Торопов.

— Конечно, — сказал Торопов, — неявка на бюро — недопустимое явление, и за это надо наказать Уфимцева. Но за раздачу зерна колхозникам следует объявить выговор начальнику производственного управления Пастухову, он своими неразумными действиями толкнул Уфимцева на это.

Степочкин было захохотал, замотал головой, но тут же умолк под взглядом Акимова. Пастухов понял Торопова — он не забыл вчерашней полемики на бюро.

— Выходит, это я у весов стоял, а не Уфимцев? — спросил он с иронией, глядя на Торопова исподлобья. — Хватит, я уже наслушался вчера твоих измышлений. Надо все же отдавать себе отчет в том, что говоришь.

Акимов считал, что после вчерашнего бюро Пастухов утихомирится, перестанет спорить, будет вести себя скромнее, но ожидания его не оправдались. Пастухов оставался прежним, как будто и не было вчерашнего осуждения его.

— Товарищи, давайте не спорить, — попросил Акимов. — Мало спорили вчера... Слово имеет товарищ Хафизов, — закончил он, увидев поднятую руку прокурора.

— Причина неявки Уфимцева на бюро, на мой взгляд, выяснена, — сказал прокурор, — Думается, теперь партийному бюро следует рассмотреть его персональное дело, и вопрос о наказании решить потом, по совокупности проступков.

— Вот что значит юрист! — рассмеялся Игишев.

— Докладывай, — приказал Акимов Степочкину.

Степочкин не заставил себя ждать. Раскрыв лежавшую перед ним папку, он, с видимым удовольствием, смакуя каждую фразу, стал читать письма, заявления, справки, которыми она была набита.

Только теперь перед Уфимцевым раскрылось во всей наготе подготовленное на него нападение, о котором предупреждал Акимов, приезжавший мирить их с Аней. Его не удивило заявление Васькова, человека, обиженного уходом жены, но письма Тетеркина и пространное заявление Векшина, где тот собрал все были и небылицы про председателя, поразил его своей несправедливостью. Кровь бросилась ему в лицо, он напрягся весь, с трудом удерживая себя от желания вскочить и закричать: «Неправда! Не так все было!»

Акимов заметил состояние Уфимцева, а может, ему тоже оказалось не по душе «художественное чтение» Степочкина.

— Хватит! — остановил он его. — Думаю, члены бюро уловили суть дела... Давайте послушаем Уфимцева.

Уфимцев стремительно встал, чуть не опрокинул взвизгнувший под ним стул. Не спуская глаз со злополучной папки Степочкина, сказал, задыхаясь от гнева:

— Все, что тут читал Степочкин, — клевета! И его справка — ложь от начала до конца!

— Где же ложь? — возмутился Степочкин и посмотрел на Акимова, словно боялся, что тот поверит Уфимцеву. — С женой ты не живешь, живешь у Дашки, это всем известно, это и отражено в справке. Васькова ушла от мужа — это тоже всем известно, и что ты встречаешься с ней — тому есть свидетели, —