Болтконский проводил свою новую музу и стал собираться на похороны писателя Аксенова, которого любил еще с повести «Звездный билет».

Всю жизнь он читал Аксенова, слегка завидовал ему, ему нравилось в нем все: внешний вид, и душа, и мысли.

Он решил сходить в ЦДЛ на панихиду, похорон он не любил за фальшивую многозначительность и крокодиловы слезы разных людей, которые ходят на похороны только затем, чтобы показать, что они еще живы и все были душеприказчиками покойного.

У ЦДЛ стояла группка стариков, поклонников писателя, милиционеров и прессы было в два раза больше, камеры зорко рыскали по очереди, высматривая известных людей для интервью, простые читатели их не интересовали, им было все равно, кого хоронят.

Надо сделать материал и ехать дальше по информационным поводам, более веселым, в этот день было еще две премьеры и один вернисаж, где художники матом писали свои полотна, и крупное событие в «Крокусе», там открывали бутик часов, где будут все, там часы еще тикают, а тут время для большого писателя и его читателей остановилось.

Простояв двадцать минут, он вошел в зал, где на сцене лежало тело, он на сцену не пошел, постоял в зале, где звучали любимые Аксеновым джазовые композиции.

Зал уже наполнился людьми, в основном это были старики бедноватого вида и бывшие девушки- старушки, бегавшие в Политехнический и Лужники на вечера, те, кто сидел у гроба своего вожака.

Известные люди были, старая гвардия шестидесятников, от власти никого, национальный лидер провожал байкеров в Севастополь, а первое лицо был на саммите, где гулял по развалинам древней Аквилы под ручку с Берлускони, с лицом козлоногого сатира, замороженного ботоксом и ежегодными подтяжками.

Конечно, они оба прислали соболезнования, но совершенно безучастно, не понимая, что умер писатель, которым будет гордиться страна, когда их уже не будет.

Болтконский вышел на улицу и курил у входа, наблюдая, как тонкий ручеек почитателей мастера с цветами и без идет прощаться.

Малочисленность публики даже порадовала Болтконского: много раз он наблюдал толпы народа на похоронах каких-то народных или поп-звезд, разбившихся под кайфом, телеведущих, увеличенных телеэкраном до гигантских размеров, собиравших сотни тысяч обывателей на свои панихиды, привлеченных стоном средств информации о том, какого великана потеряли, а здесь были те, кому это было надо, те, кто хотел проститься со своим писателем, мало, но только те, кто знал, к кому идет.

Читателей у Аксенова было в тысячи раз больше, но многих нет, многие на других берегах, да и любой писатель против писателя Сергея Зверева – просто пигмей, вот такие сегодня властители дум.

На улице стояла пресса, желая ухватить что-то жареное, но никто никого не бил, не пытался сжечь себя.

Курсистки, которые стрелялись на могилах поэтов в начале прошлого века, уже умерли, а молодые люди гимназического возраста стихов не пишут, юноши с горящими глазами курят траву и желают найти спонсора на свою жопу и приключений на нее, милую.

Он отогнал от себя такой приговор молодому поколению, сбросив наваждение вчерашнего дня, где он был в другой реальности…

Стали выносить гроб, и тут глаз Болтконского упал на двух девочек, они даже не остановились, даже из любопытства не спросили, кого хоронят, только одна сказала подружке: «Прикольно!»

Болтконский посмотрел им вслед, через десять шагов они свернули в Борисоглебский переулок.

Катафалк увез тело под аплодисменты живых: аплодисменты как-то покоробили Болтконского, писатель не артист, не клоун, эта новая мода аплодировать на похоронах не нравилась Болтконскому, так же как почетный караул и залпы по случаю ухода не военных, а людей штатских. Аплодисменты для писателя – это чушь; писание и чтение – дело тихое, трудно себе представить после прочитанной книги аплодисменты в честь автора и его выходы на бис с поклонами.

Он зашел в небольшое кафе рядом с ЦДЛ – писатели, оскорбленные ценами в их старом ресторане, стали ходить в соседний подвальчик, где раньше был гараж Союза писателей, – и выпил там один на помин души писателя.

Выпил от души, но в голове сверлило слово «прикольно» из уст девочек по поводу похорон.

Девочки явно были москвички, они щебетали о ЕГЭ, об университете, куда они обязательно поступят, но прошли мимо, отметив происходящее таким образом.

Болтконский все понял, для них взрыв машины с семьей на трассе – прикольно, приезд Бритни Спирс тоже прикольно. Сева из параллельного купил кабриолет, и собака, которая съела ребенка, – очень прикольно.

Зло и добро стало с одним знаком. Болтконский понимал, что жалеть весь мир и плакать по каждой ушедшей жизни в мире невозможно, нельзя сопереживать всему, но снимать на видеокамеру в телефоне, как горит соседний дом, и радоваться, что ты рядом и завтра выложишь в Интернете падающий подъезд и станешь героем в Сети, забыв, что телефон запишет не только видео, но и ваш с Севой смех и восхищение экшеном на соседней улице…

Откуда это пришло в наш быт?!

Болтконский еще застал то, нестерильное, время, когда умерших выносили из дома, а соседи и просто прохожие останавливались, снимали шапки и ждали, когда пройдет процессия.

Это не было полным сочувствием, было и любопытство, но ритуал соблюдался.

Он представил сейчас, что проезжая часть будет перегорожена выезжающей из двора процессией и какой-нибудь джип, торопящийся по делу, затормозит. «Я не завидую ни покойнику, ни родственникам», – подумал Болтконский, переходя улицу; он еще живой чуть увернулся от материализовавшегося на «зебре» джипа, погруженный в свои мрачные мысли.

Из джипа выглянул человек, которому жизнь Болтконского и других граждан была неинтересна, крикнул: «Ну что, говно?! Жить надоело?!»

Болтконский понял, что человек умеет читать его мысли и совсем недалек от истины.

Пьяные ноги занесли его на бульвар, он закурил и стал смотреть на людей, сидящих у памятника Гоголю.

На одной лавочке сидели интеллигентные дети из домов в переулках Арбата, они были чисто одеты, смеялись не очень громко и пили из железных банок что-то слабоалкогольное.

Они чирикали что-то о своем, о девичьем и мальчиковом, немножко обнимались напоказ, просто сидели, радуясь, что в их стайке им хорошо вместе, один класс, одни проблемы. Только одна девочка, толстая от природы и кока-колы, сидела на бордюре и не была членом этой стаи, ее не брали, она не вписывалась, хотя все пили из жестяных банок, которые она принесла, запыхавшись от веса полного рюкзака.

Она смотрела на них с жалким лицом, они не смотрели на нее, она нарушала их стройность и элитность, ей не поможет ни шейпинг, ни диета, подумал Болтконский, ей надо домой, ее удел – жить вне стаи, писать стихи или играть в КВН, где над ней будут смеяться и она принесет победные очки.

Раньше такие девочки завоевывали внимание свободной квартирой, умолив родителей уехать на все выходные на дачу, и тогда вся компашка гуляла, в квартире устраивали бедлам, все съедали и ломали телефон.

Ее никто не уводил в родительскую спальню, она всегда оставалась одна за столом или работала диджеем, но зато со всеми вместе справляла праздники ценой разгрома своего жилища.

Теперь, когда жилищная проблема в их кругу отсутствовала, ей осталось, сгорая со стыда, просить папу купить ей мальчика из бедной семьи и тиранить его до смерти за свою судьбу и лишний вес.

Генетическое заболевание отбрасывает вас за пределы круга, и вот ваша судьба не у вас в руках, а в дебрях ДНК, которые вам дарят предки, совершенно не считаясь с вашими желаниями; это малое не переступить, это даже не амбразура, которую можно закрыть своим телом, оступившись пьяным на сучке.

Для кого-то один шажок в темную комнату, препятствие с гору высотой, темный подъезд после кошмаров, кругом рассказываемых об уродах, педофилах и насильниках, – подвиг, равный по силе страха человека, бросающегося под танк.

Кому-то Эверест – прогулка на бульвар, и он сам ищет новые Гималаи в своей жизни.