мысли.

— Если ты примешь меня как гостя под свое покровительство на два дня, объявил я, — все эти деньги будут твоими. — Я помахал бумажкой перед его расширившимися от жадности глазами.

Мужчина покачнулся, словно змея, зачарованная движениями факира. Если бы он был деревом с большими плоскими листьями, они бы сейчас громко зашелестели.

Хозяин дома не любил чужаков — а кто их любит? Ему вовсе не улыбалась идея поселить у себя незнакомца на несколько дней. С другой стороны, двадцать киамов равнялись заработку за несколько дней. Я снова оглядел его и убедился, что теперь его мысли приняли нужное направление: он уже не пытался угадать, кто я такой, а прикидывал один из сотни различных способов потратить двадцать хрустиков. Осталось лишь немного подождать.

О, мой господин, мы люди небогатые… Тогда двадцать киамов облегчат твою жизнь. О да, еще бы, господин, и я хочу получить их; но мне стыдно ввести в такое убогое жилище обладателя стольких достоинств! — Я видел роскошь и богатство, которые ты и вообразить не можешь, мой друг, но возвысился над всем этим, что доступно и тебе. Я не всегда был таким, каким предстал перед твоими глазами. Ибо Аллах подделал ввергнуть меня в нищету и страдания, дабы потом я мог вернуть все, что отнято обидчиками. Ты поможешь мне? Всевышний дарует удачу тем, кто поддержит скитальца.

Озадаченный хозяин дома долго, смотрел на меня; первой его мыслью было, что я просто псих, и лучше всего убежать от такого как можно дальше. Моя выспренняя речь как две капли воды походила на исповедь какого-нибудь похищенного принца из старых сказок. Но сказки хороши, когда, поужинав нехитрой снедью, их рассказывают вполголоса, собравшись у очага, перед тем как заснуть тревожным сном. Днем такие истории теряют большую часть убедительности.

Единственное, что способно вернуть доверие к рассказчику — банкнота в двадцать киамов, которая колыхалась в моей руке, словно пальмовый лист под порывом ветра. Мой новый друг так впился в нее глазами, что вряд ли сможет потом припомнить лицо своего собеседника.

В конце концов, я стал гостем Исхака Джарира, достойного хозяина дома. Он поддерживал у себя строгий порядок, так что женщин я не увидел. На втором этаже находилась общая спальня, а на первом было несколько чуланчиков для хранения всякой снеди. Джарир распахнул деревянную дверь одного из них и невежливо впихнул меня внутрь.

— Здесь ты можешь чувствовать себя спокойно, — прошептал он. — Если твои негодяи-Друзья придут и начнут расспрашивать, мы никого не видели. Но ты останешься здесь только до завтра. После утренней молитвы придется покинуть наш дом.

— Хвала Аллаху за то, что направил меня к такому щедрому и великодушному человеку! Но мне еще надо завершить одно дело. Если все произойдет так, как я ожидаю, вернусь с двойником бумажки, которую ты сейчас сжимаешь в руке. Она также станет твоей.

Джарир не хотел ничего знать о подробностях моего «дела».

— Да будут успешными все твои начинания! — пожелал он. — Но знай, если не вернешься до последней молитвы, в дом тебя не пустят.

— Как скажешь, о достойнейший. — Я оглянулся на ворох тряпок, которые послужат мне постелью сегодня ночью, невинно улыбнулся Исхаку Джариру и, подавив невольную дрожь, вышел на улицу.

Я думал, что узкая, мощенная камнем улочка выведет меня на бульвар Иль-Джамил. Но, повернув по ней налево, понял, что ошибся. Направление все-таки было верное, и я последовал вперед. Однако за углом увидел лишь голые стены домов: тупик. Я вполголоса выругался и повернул. Придется идти обратно.

Путь преграждал какой-то человек, ужасно тощий, с растрепанной жиденькой неряшливой бородкой. На лице незнакомца расползалась заискивающая улыбка деревенского идиота. Одежда его состояла из желтой рубашки без воротника, потертого и сильно мятого коричневого костюма, белой в красную клетку кафии и поношенных коричневых английских ботинок. Его дурацкий вид напомнил мне Фуада, будайинского блаженного. Похоже, парень шел за мной до самого тупика, однако я не слышал его шагов.

Когда ко мне кто-то подкрадывается, я настораживаюсь; разглядывая незнакомца, я открыл сумку. Он продолжал торчать передо мной, переминаясь с ноги на ногу и ухмыляясь. Я вытащил несколько училок, снова задернул молнию и попытался пройти мимо, но рука парня уперлась мне в грудь. Я остановился.

— Не люблю, когда до меня дотрагиваются, — произнес я.

Он сразу отпрянул, словно только что осквернил величайшую святыню.

— Тысяча извинений, — проблеял он дрожащим голосом.

— Зачем ты шел за мной? Тебе что-то нужно?

— Я подумал, что уважаемого господина заинтересует мой товар. — Он тряхнул своим портфелем из фальшивой кожи.

— Ты что, торговец?

— Я продаю модули, господин, а также набор самых полезных и интересных приставок, поступивших на рынок. Мне бы хотелось продемонстрировать их.

— Спасибо, не надо.

Он поднял брови, словно я не отказался, а попросил поскорее показать товар. Он уже не выглядел тупым и жалким.

— Это не займет много времени. Вполне возможно, у меня найдется как раз то, что ищет уважаемый господин.

— Я ничего не ищу.

— Наверняка ищете; иначе зачем было модифицировать мозг, не так ли?

Я пожал плечами. Он опустился на корточки и раскрыл портфель с образцами.

Я твердо решил, что ничего не куплю у такого парня. Я не имею дела с хорьками.

Он извлек модики и училки, выкладывая их аккуратным рядком возле портфеля.

Закончив, парень поднял на меня глаза. Он очень гордился своим товаром.

— Итак… — Он выжидающе уставился на меня.

— Что «итак»?

— Итак, что вы скажете о них?

— О модиках? По-моему, ничем не отличаются от любых других. Что они собой представляют?

Он схватил модик, лежащий в ряду первым, и бросил мне. Я поймал на лету.

Этикетка отсутствует; корпус сделан из гораздо более прочного пластика, чем у модулей в магазине Лайлы и других модишопах. Самоделка. — С этим ты уже познакомился, — произнес парень, снова расплывшись в жалкой, извиняющейся улыбке.

Я вздрогнул и пристально посмотрел на него.

Он сорвал с головы кафию. Пряди редеющих волос свисали до плеч. Похоже, парень не мылся, по крайней мере, месяц. Он протянул руку и выдернул модик из своей розетки. Маска ничтожного торговца исчезла. Глаза незнакомца остекленели, челюсть отвисла, но он быстрым отработанным движением вставил другой самодельный модик и мгновенно преобразился. Глаза неожиданно сузились, а рот исказила садистская гримаса-усмешка. За считанные доли секунды он стал совершенно другим существом. Никакой маскировки: абсолютно иная манера говорить, двигаться, вести себя, иное выражение лица — все это действует гораздо эффективнее, чем фальшивые усы, парик и грим.

Я здорово влип. В руке у меня был зажат модик Джеймса Бонда, а смотрел я прямо в холодные безжалостные глаза Ксаргиса Мохадхил Хана. Глаза, горящие огнем безумия.

Я дотянулся до розетки и вставил две училки. Первая придаст особую силу мускулам, блокирует боль или усталость, пока моя плоть не начнет рваться в клочья. Вторая полностью «отключила» звук. Мне надо сконцентрировать внимание.

Хан, оскалившись, зарычал. Теперь его рука сжимала длинный, весьма зловещего вида кинжал; серебряную с золотом рукоятку украшали разноцветные камни. «Сесть, — прочитал я по губам Хана. — Сесть на землю».

Я не собирался облегчать ему задачу; вместо того чтобы подчиниться, осторожно опустил руку, пытаясь нащупать под складками галабийи игломет. И вспомнил: игломет все еще лежит под подушкой в номере отеля. Хотя нет, горничная уже наверняка нашла его. А парализатор в сумке, закрытой на молнию. Я медленно попятился.