этого получится; ей было просто необходимо, чтобы в этом существе, в этом пассивном, белом и почти бесформенном, почти бесплотном, тающем в темноте теле, которое словно не имело ни температуры, ни запаха, ни объема, проснулась хоть какая-то эмоция. Но у нее ничего не получалось. Сознание полного бессилия наполняло ее холодным отчаянием, которое было даже хуже, чем ужас. От воли и решительности толку тут было не много. Да она и не могла проявить решительность, не могла заставить себя протянуть руку и коснуться Дункана, не могла даже заставить себя отодвинуться.

Свет сигареты исчез; послышался резкий стук фарфора о дощатый пол. Мэриан чувствовала, что Дункан улыбается в темноте, но какая это улыбка — саркастическая, злорадная или, может быть, ласковая, — она угадать не могла.

— Ляг, — сказал он.

Она опустилась, все еще сжимая край простыни и подтянув колени.

Он обнял ее.

— Нет, — сказал он, — расслабься, опусти колени. Если ты станешь упираться коленями в подбородок. у меня ничего не выйдет, я уже пробовал. — Он нежно, осторожно погладил ее рукой, отталкивая прочь ее колени; он словно разглаживал ее на гладильной доске.

— Понимаешь, это не делается по расписанию, — сказал он. — Не торопи меня.

Он придвинулся ближе. Она чувствовала на щеке его дыхание, резкое и прохладное, а потом почувствовала, как он прижался к ней лицом; у него был холодный нос; ей казалось, что это нос какого-то зверька — любопытного и даже не очень ласкового.

Они сидели в грязном кафетерии за углом от гостиницы. Дункан пересчитывал оставшиеся у него деньги, прикидывая, что можно купить на завтрак. Мэриан расстегнула пальто, но придерживала его рукой у воротника. Она не хотела, чтобы окружающие видели ее красное платье: было слишком очевидно, что она не переоделась после вчерашнего вечера. Серьги она спрятала в карман.

На зеленой поверхности дешевого деревянного столика громоздились грязные тарелки и чашки, блестели пятна размазанного масла, мокли крошки в лужицах пролитого кофе — остатки завтрака тех храбрецов, которые рано утром нарушили девственность этого стола и, орудуя ножом и вилкой, что-то уничтожая, а что-то отбрасывая, оставили за собой типичные следы легкомысленных путников, знающих, что они уже не вернутся сюда. Мэриан глядела на эти отбросы с отвращением, однако и сама старалась настроиться на легкомысленный лад: ей вовсе не хотелось, чтобы ее желудок опять устроил сцену. Она решила заказать кофе с тостом и, может быть, немного варенья, считая, что такой завтрак должен пройти без осложнений.

Появилась растрепанная официантка и принялась убирать со стола, предварительно швырнув Мэриан и Дункану замусоленные книжечки меню. Мэриан открыла доставшийся ей экземпляр и заглянула в раздел, озаглавленный: «Предлагаем на завтрак».

Вчера вечером ей казалось, что все вдруг стало ясно — даже привидевшийся ей Питер с охотничьим прищуром; ясно и далеко не радостно; но это было вчера, а сегодня, проснувшись и слушая вздохи водопровода и громкие голоса в коридоре, Мэриан не могла вспомнить — к какому же выводу она пришла накануне? Она тихо лежала, пытаясь сосредоточиться и вспомнить свое вчерашнее открытие; но ее отвлекали пятна размытой побелки на потолке, и вспомнить не удавалось. Потом голова Дункана вынырнула из-под подушки (он прятал ее на ночь, словно для пущей безопасности), и с минуту Дункан глядел на нее с таким видом, будто не понимал, кто она такая и как попала в его постель. Потом сказал: «Идем отсюда». Она поцеловала его в губы, но в ответ он только облизнулся, и это движение, вероятно, напомнило ему о еде, потому что он тут же сказал: «Есть хочется. Пошли завтракать». И добавил: «У тебя ужасный вид».

«Ты, знаешь ли, тоже не пышешь свежестью и здоровьем», — ответила она. Под глазами у него были темные круги, волосы спутались. Они вылезли из-под простыни. Мэриан бегло оглядела себя в пожелтевшем зеркале в ванной. Кожа у нее на лице натянулась, побелела и как-то странно высохла. Действительно, вид у нее был ужасный.

Ей очень не хотелось снова надевать красное платье, но выхода не было. Они молча оделись, мешая друг другу в узкой комнате, нищенское убранство которой было еще более очевидно в сером утреннем свете. Затем потихоньку спустились по лестнице.

И вот он сидел напротив нее, сгорбившись и снова спрятавшись за воротник пальто. Он курил и следил за движением дыма. Глаза его не смотрели на нее и были совсем чужими и далекими. Воспоминание о его длинном тощем теле, которое в ночной темноте казалось невероятным сооружением из сплошных углов и выступов, расчерченных полосами ребер, делавшими его похожим чуть ли не на стиральную доску, — воспоминание это быстро таяло, как рисунок на зыбком песке. Если она и приняла вчера какое-то решение, то оно начисто забылось; а может быть, она и не приняла никакого решения. Может быть, ей только показалось; что угодно могло показаться в ночной синеве убогого номера. В жизни Дункана кое-что все же произошло; она подумала об этом с усталой гордостью — все-таки утешение; а вот для нее, Мэриан, новый этап еще не наступил. Питер был по-прежнему с ней; он был так же реален, как крошки на столе. И теперь ей снова придется жить, считаясь с этим фактом. Придется возвращаться к нему, потом ехать к родителям. На утренний автобус она опоздала, но можно поехать дневным, предварительно поговорив с Питером и все ему объяснив. Или нет — постаравшись уклониться от объяснений. Объяснять, в сущности, было ни к чему, потому что объяснению поддаются явления, имеющие причины и следствия, а тут не было ни того, ни другого. То, что с ней произошло, нигде не начиналось и никуда не вело; это было нечто внешнее, поверхностное. Мэриан вдруг вспомнила, что даже не начала собирать вещи.

Снова посмотрев в меню, она прочла: «Яйца с беконом, зажаренные на ваш вкус. Наши особые, сочные сосиски». «Свиньи и куры», — подумала она и торопливо перешла к разделу «Тосты». Горло ее непроизвольно сжалось, и она закрыла меню.

— Что ты будешь есть? — спросил Дункан.

— Ничего. Я не в состоянии есть, — сказала она. Боюсь, что мне не выпить даже стакана апельсинового сока.

Да, это наконец случилось: ее тело окончательно отгородилось от внешнего мира. Давно сужавшийся круг доступных ей блюд превратился в маленькую точку и исчез… Она поглядела на жирное пятно на обложке меню и чуть не заплакала от жалости к себе.

— Ты уверена? Ну тогда, — сказал Дункан, как будто даже приободрившись, — я могу все деньги потратить на себя.

Когда официантка вернулась, он заказал яичницу с ветчиной и жадно уничтожил ее, не обращая внимания на отчаянный взгляд Мэриан. Увидев, как пронзенный вилкой желток растекается по тарелке, она отвернулась. Ее чуть не стошнило.

— Ну что ж, — сказал он, уплатив по счету и выйдя на улицу. — Спасибо за все. Пойду домой писать реферат.

Мэриан представила себе, как в автобусе будет пахнуть машинным маслом и окурками. Потом подумала о грязной посуде на кухне. Ей представилось, как в автобусе постепенно станет жарко и душно и шины будут подвывать на асфальте. Какие отвратительные насекомые ползают сейчас, наверное, в раковине, полной грязных тарелок и стаканов… Нет, она не могла вернуться домой.

— Дункан, — сказала она, — пожалуйста, не уходи.

— Почему? Ты припасла для меня что-нибудь еще?

— Я не могу идти домой.

Он нахмурился.

— А я при чем? Чем я могу тебе помочь? Я возвращаюсь в свою раковину. Хватит с меня так называемой реальности.

— Я и не жду от тебя помощи. Но ведь можно просто…

— Нет, — сказал он, — нельзя. Ты для меня уже не выход, ты слишком реальна. Тебя что-то тревожит, и ты захочешь говорить со мной о своих неприятностях. Мне придется беспокоиться за тебя и думать о твоих проблемах, а у меня на это нет времени.

Она поглядела под ноги; ее боты и его ботинки стояли в каше тающего снега.

— Нет, я не могу идти домой.