братьев»), эта тенденция достигла своего пика.
Астроном и книгочей ал-Балхи отправился в паломничество в Мекку, но дошел лишь до ближайшей библиотеки — «и покончено было и с паломничеством, и с исламом».
Библиофил ибн Хакан брал с собой книгу, даже отправляясь в уборную. Еще один эрудит, ал-Джахиз, принял смерть, неосторожно открыв шкаф, откуда на него ухнул сразу центнер старинных рукописей.
Поначалу вся духовная жизнь мусульман была сосредоточена в столичном Багдаде. Чем дальше, тем большую активность проявляют регионы — Кордова, Каир, города Ирана и Средней Азии.
Именно там живут первый философ ал-Кинди, первый поэт Башшар ибн Бурд, первый мистик Халладж, первый историк ат-Табари. Прозрения этих индивидуалистов наивны, стиль — груб, философские школы больше похожи на приятельские компании. Однако они уже появились, они открыто противопоставили себя традиции, унаследованной от предков.
Первые мусульманские интеллектуалы гордятся своей утонченностью и не желают смешиваться с необразованной толпой. Порой это доходит чуть не до богохульства. Один из них, встретив горожан, бегущих на пятничную молитву, вскричал: «Вот скоты! Вот ослы! Вот до чего довел людей этот араб!»
Растет количество религиозной литературы. Главы школ письменно излагают свои взгляды, оппоненты пишут опровержения, независимые эксперты опровергают опровержения. Люди начинают отстаивать СОБСТВЕННУЮ точку зрения.
Обсуждение религиозных, казалось бы совершенно абстрактных, вопросов вдруг начинает вызывать невиданный накал страстей. Маджлис, религиозные диспуты, устраиваются иногда прямо на улицах и базарных площадях.
В процессе этой полемики всех против всех неожиданно выяснилось, что ислам объединяет внутри себя множество абсолютно противоположных позиций.
За средневековым христианством стоял опыт полутысячелетнего оформления ортодоксии на Вселенских Соборах. В мире ислама могли сосуществовать и каррамиты (считавшие, что Бог Корана телесен, сидит на троне и отдает приказы взмахом руки), и джаббариты (принимавшие антропоморфизмы Корана без попыток их истолковать), и муаттилиты (уверенные, что у Аллаха никаких атрибутов быть не может, так как это ведет к принятию многобожия — а это грех).
Потомки бедуинов, еще век-другой назад поклонявшихся аравийским камням и колодцам, начинают с пеной у рта обсуждать вопросы сущности и атрибутов Божества, сотворенности Корана, свободы воли и предопределения. Едва появившихся интеллектуалов не на шутку занимал вопрос о том, каков же Он — Бог, вера в Которого передана им предками?
Наиболее влиятельной школой этого времени были мутазиллиты. Это слово переводится как «отделившиеся». При халифе ал-Мамуне (811—833) именно точка зрения мутазиллитов была признана официальным правоверием.
Для повсеместного насаждения взглядов «отделившихся» был учрежден институт михны — буквально «испытания». Суть состояла в том, что религиозных авторитетов по одному вызывали в особые комиссии и предлагали исповедовать один из тезисов мутазиллитской доктрины.
Всего таких тезисов было пять. Первые два регламентировали ритуально-этическую сторону жизни мусульман. Третье утверждение звучало так: «Бог творит только наилучшее и не нарушает установленный Им порядок вещей». Интересно отметить: если на протяжении «Темных веков» Бог — это Тот, Кто творит чудеса, то теперь в разумно устроенном универсуме места для чудес уже нет.
Еще очевиднее рационализм мутазиллитов предстает в четвертом тезисе: «Единожды пообещав, Бог обязан (!) дать рай праведникам и ад грешникам, и ни заступничество Пророка, ни милосердие Аллаха не в силах изменить воздаяние».
В этом пункте видно, что живой, яростный и принципиально непредсказуемый Аллах Мухаммеда приобретает черты эллинского Высшего Бытия.
И наконец, пятый пункт — предмет особой гордости мутазиллитов — «единобожие». Именно это положение предлагалось исповедать лицам, вызванным на заседания михны.
По поводу этого пункта один из исследователей ислама писал:
Наперекор традиционным представлениям, мутазиллиты считали божественные атрибуты тождественными друг другу и божественной Сущности. Причем главным атрибутом Аллаха они считали Его знание, всеведение.
Иначе говоря, воля и желания непостижимого Бога были для мутазиллитов куда менее важны, чем Его разумность и предсказуемость.
Если же принять во внимание, что они отрицали также возможность волшебства, астрологию и даже чудесные деяния древних пророков, то мутазиллиты вполне заслуживают наименования рационалистов и просветителей.
Атака молодого рационализма на традицию захлебнулась быстро. Уже третий наследник халифа ал-Мамуна сменил милость на гнев, отменил михну и поддержал тех, кто требовал «воспринимать Коран и хадисы, не задавая вопроса „как?“».
Это произошло практически одновременно с победой над ересью иконоборцев и восстановлением в Константинополе иконопочитания. Мутазиллитам пришлось замолчать.
Однако вскоре их дело было продолжено следующими поколениями исламских рационалистов.
3
Конец V — начало VIII века по Р.Х. оказались чуть ли не самой мрачной эпохой в истории Китая.
Хозяйственная, культурная, экономическая жизнь пребывали в глубочайшем кризисе. Де-юре китайские земли были объединены династией Тан. На деле страна состояла из огромного количества автономных территорий, сквозь прозрачные границы которых во все стороны бродили варвары-степняки.
Пытаясь хоть как-то изменить ситуацию, Танские владыки разрешают передавать государственные земли по наследству. Провинциальные царьки-цзедуши быстро обзаводятся двором и собственными армиями. Те, у кого армия была посильнее, дают отпор степнякам и принимаются третировать соседей.
Равное в своей бедности китайское общество начинает неудержимо расслаиваться. К середине VIII века закаленные в бесконечных набегах и усобицах окраинные феодалы окрепли настолько, что оказались способны бросить вызов центральной власти.
Как раз в те годы, когда в Халифате Аббасиды захватили Багдад, в Китае поднял восстание цзедуши Ань Лу-шань. По крови он был тюрок. К его армии примкнула конница степняков-киданей.
В 755 году обе имперские столицы, Лоян и Чанъань, пали под его ударами. Танский правитель бежал. Ань Лу-шань был провозглашен императором. Правда, ненадолго. Всего через пару лет новый владыка Поднебесной был убит.
Начавшаяся эпоха осталась в памяти потомков как блестящий героический век. Население империи увеличилось до 52 миллионов облагаемых налогом человек. Блеск императорских столиц слепил глаза.
Официальным титулом главы Поднебесной был Тянь-цзы — Сын Неба. Его власть была священной и неограниченной. Именно от Сына Неба зависело равновесие вселенной и возможность общения людей с высшими силами.
Один из отечественных синологов писал:
Ко второй половине VIII века Танская империя окончательно превращается в теократию. Власть императора обуславливалась тем, что сам он был наследником и земным воплощением легендарного мудреца Лао-цзы. Высшие чиновники императорского двора были отождествлены с богами небес Шаньсяо.
Предполагалось, что августейшие особы достойны не только небесного блаженства, но и вечной земной жизни. Целый штат придворных алхимиков разрабатывал рецепты снадобий, обеспечивающих императору физическое бессмертие.
Как правило, прием снадобий приводил к мучительной смерти императора. Следующий Сын Неба казнил отравителей, тут же привлекал к трону следующих, и все повторялось сначала.
Восстание Ань Лу-шаня стало границей между двумя эпохами. Страна сбрасывала сонное оцепенение «Темных веков». Какое-то время центральная власть хоть и с трудом, но удерживала ситуацию под контролем. Однако чем дальше, тем громче удельные владыки заявляли о своем праве на участие в большой политике.
