состоится в десять часов… Ты будешь там?

— Я там буду, ваша светлость! — сказал Клод со вздохом. — Но передайте тем, кто вас послал, что я устал, очень устал… что ужас душит меня по ночам… что я не хочу больше убивать, а должен умереть сам… и что завтра я разрываю договор, связывающий меня.

Он выпрямился в полный рост и добавил:

— Это значит, милостивый государь, что вы не сможете больше на меня рассчитывать… эта казнь будет последней!

— Последней? — переспросил человек в черном. — Ну что же! Знаешь, Клод, я, пожалуй, покажу тебе свое лицо… чтобы ты не полагал, будто я прячу его от тебя.

— Что мне ваше лицо! — проворчал палач. — Я уже видел вашу руку… и страшный железный перстень! Этого достаточно! Идите с миром, сударь!

— Однако прежде ты должен увидеть мое лицо, — настаивал незнакомец. — Сейчас я говорю с тобой не как с палачом и не как посланец государыни!..

Стремительным жестом он откинул капюшон и открыл лицо, бледное, как у выходца с того света. Клод отпрянул, задыхаясь, и прошептал с удивлением и ужасом:

— Епископ!.. Принц Фарнезе!.. Отец ребенка!..

— Ребенка, которого ты у меня украл! — воскликнул Фарнезе. — Да, это я! Я, проклявший похитителя! Я, пришедший проклясть его еще раз, потому что у него нет жалости к моему несчастью! Хотя нет! Я не стану проклинать тебя. Безрассудная надежда поддерживает меня все эти годы. Да, я все еще надеюсь, и я умоляю тебя: скажи мне правду! Сжалься над моим горем!

Клод ненадолго задумался, опустив голову. Он колебался. Фарнезе с трепетом ожидал его решения.

— Какую правду? — проговорил наконец Клод ледяным тоном. — Я же все рассказал вам в тот день, когда вы пришли ко мне, помните, тогда, четырнадцать лет назад?

Фарнезе, сломленный, закрыл глаза и пошатнулся…

— Она умерла! — продолжал Клод все так же холодно. — Умерла спустя три дня после того, как я подобрал ее у виселицы… умерла на руках женщины, которой я ее доверил…

Кардинал принц Фарнезе ничего больше не спросил у палача. Он воздел руки к небу и что-то прошептал. Потом он накинул на голову капюшон и направился к двери. Клод торопливо набросил на плечи плащ и у самого порога нагнал Фарнезе. Он коснулся плеча посетителя и сказал со странной для человека его профессии застенчивостью:

— Извините… еще одно слово.

Фарнезе вздрогнул, оторванный от своих горьких мыслей:

— Что ты хочешь?

— Вы не сказали, кого мне предстоит казнить нынче вечером!

— Не знаю! — сказал Фарнезе, неприступный и мрачный.

— Это мужчина? Женщина?

— Девушка… Почти девочка.

Клод содрогнулся. Девушка… Нежное и слабое создание, которое он убьет!

— Несчастная! — прошептал он.

В этот момент раздался звон колокола Собора Парижской Богоматери, торжественные звуки бесконечной грустью разлились над уснувшим Ситэ. Двое мужчин, кардинал и палач, застыв, считали удары. И когда голос колокола умолк, прозвучал голос кардинала:

— Час казни! — сказал он глухо.

Затем Фарнезе поднял руку, как будто подавая какой-то знак, и медленно, тихим шагом, сгорбившись, направился к Пти-Пон. Палач отер пот со лба и бросился к Собору Парижской Богоматери, на остров, к таинственному дому принцессы Фаусты. По дороге он то и дело повторял:

— Последняя казнь… Последняя жертва!..

Симону похоронили на ближайшем кладбище. По правде говоря, ее зарыли в углу для еретиков; крест не осенял место, где она покоилась, ведь она была из труппы циркачей — людей, отлученных от церкви, нечестивых и отверженных.

Как только гроб опустили в могилу и могильщик бросил на него первые лопаты земли, Бельгодер схватил Виолетту за руку и увел. Девушка следовала за ним, не сопротивляясь. В ее душе поселилась смертельная тоска. Ее ледяная рука подрагивала в руке цыгана. Была темная ночь. Город казался ей пугающей пустыней. Она шла, не сознавая, куда направляется. Однако в глубине ее наполненного мраком сердца жил светлый образ, который словно сопровождал ее, чтобы оберегать, и шептал ей, что она не одна на свете.

Этот молодой дворянин с нежным взглядом, с ласковым голосом… вернется ли он? Увы! Она не знала даже его имени… Но он смотрел на нее с такой братской жалостью, он был так прекрасен, так трогателен, когда появился в фургоне с охапкой цветов в руках! Виолетта трепетала при этом воспоминании, и ее печаль смешивалась с неосознанным и чистым волнением…

Да, он вернется… потому что сам так сказал!.. Завтра! Завтра утром она снова увидит его!.. И она вспомнила последние слова Симоны, несшие утешение ее маленькому сердечку:

— Этот молодой человек… он будет твоим спасителем… ведь он тебя любит!

— Быть любимой им! Какое счастье!

Вдруг девушка заметила, что они идут не на Гревскую площадь и не на улицу Тиссандери, где находился постоялый двор «Надежда».

— Куда вы меня ведете? — пролепетала она, охваченная страхом.

Цыган, ничего не говоря, сильнее сжал руку Виолетты и пошел быстрее. Он миновал дома на мосту и за рекой повернул налево; место было мрачное — злодей и его жертва находились в Ситэ!

Ситэ — Дворцовый остров — заканчивался двумя выступами: на западе это была земляная насыпь, на которую опирались первые конструкции нового, неоконченного моста (двадцать лет спустя именно здесь встанет бронзовый конь, несущий статую Генриха IV). На востоке же остров оканчивался участком земли за Собором Парижской Богоматери и архиепископским дворцом, где возвышались два дома, похожие на двух братьев, один из которых был прелестен, а другой — уродлив.

Первый — маленький, приветливый, нарядный; его украшали замечательные витражи, а над крыльцом виднелась перевитая зеленой гирляндой элегантная вывеска, на которой можно было прочитать довольно странные слова, намекавшие то ли на кузницу… то ли на какое-то давнее событие:

Постоялый двор «ЖЕЛЕЗНЫЙ ПРЕСС»

Другой дом был очень большой, с невыразительным фасадом, с прогнившими стенами, облезлый, растрескавшийся, с тускло мерцающими окнами. Он, казалось, вот-вот должен был рухнуть от ветхости и небрежения владельцев; от него исходила тоска и ужас; дверь с огромным бронзовым молотком придавала ему вид крепости… крепости, которая хранит чудовищные тайны.

Этого выступа-острова теперь уже нет — он исчез, подточенный терпеливыми волнами; на его месте — или рядом — сегодня стоит скромное низенькое здание, у подножия которого, как и тогда, плещется и грустит Сена, и которое, кажется, продолжает наводить страх на этот уголок Парижа… Здесь помещается городской морг.

Бельгодер, не выпуская руки Виолетты, на мгновение остановился было перед постоялым двором «Железный пресс», но затем, покачав головой, уверенно двинулся к соседнему зловещему зданию.

— Где мы? — спросила Виолетта, испуганно озираясь.

Бельгодер, вместо ответа, ударил по двери тяжелым бронзовым молотком.

— Я боюсь! О! Я боюсь!.. — простонала девочка.

Тяжелая дверь бесшумно отворилась. Виолетта хотела убежать, но цыган крепко держал ее; через секунду она оказалась в просторном, едва освещенном вестибюле, выложенном плитами; посреди стояли два человека в масках с обнаженными кинжалами у пояса.

— Где я? Где я? — лепетала бедняжка.

— Вот малышка, которую я, Бельгодер, должен был привести. Я ведь не ошибся? — спросил цыган.

— Не ошибся, — ответил один из стражей и в то же мгновение набросил на голову Виолетты мешок из