прихватив с собой весь наш запас соли, пару мешков с продовольствием, ткани и еще кое-какие мелочи. Особенно нас огорчило, что они украли запасные тетивы для арбалетов. День мы подождали, потом я разослал несколько отрядов на поиски, и к полудню один вернулся с сообщением, что след найден. Обнаружил его упомянутый ранее Рамон Пеньика, из числа сопровождавших нас дружинников коннетабля, в Хаэне он слыл отличным следопытом. Как знаток своего дела он заверил меня, что все пятнадцать негров ушли вместе, и Бобор с ними. На расстоянии примерно лиги от лагеря беглецы соединились с группой, насчитывающей, судя по следам, добрую сотню человек, и дальше они двинулись вместе. Следы уводили в лес, и мои люди не осмелились продолжить погоню, не предупредив меня. Я посоветовался с Андресом де Премио, и, обсудив положение, мы решили, что завтра двадцать арбалетчиков пойдут со мной, а Андрес останется с прочими охранять стоянку.

Когда солнце опустилось за горизонт и наступила ночь, мы легли спать, но перед тем выставили побольше часовых на случай внезапного нападения. И не напрасно — в полночь поднялся страшный шум, кто-то закричал, Вильяльфанье затрубил в свой рожок, поднимая лагерь по тревоге. Мы высыпали из палаток с оружием в руках, но успели заметить лишь несущиеся прочь тени. Андрес де Премио, в чем мать родила, громовым голосом приказывал своим солдатам пускать в ход арбалеты, и некоторые стали стрелять в бегущих, мстя за гибель наших часовых. До утра мы не смыкали глаз, подбрасывали хворост в костры, чтобы не пропустить возвращение негров, но они не вернулись. На рассвете мы подсчитали ущерб. Из четверых солдат, несших караул, двоим перерезали горло, один получил удар клинком в грудь и истекал кровью, а другой сумел не только отбиться, но и прикончить двоих нападавших. Они оказались из числа тех, что шли с нами в качестве слуг. Арбалетчики отправили на тот свет еще троих, чьи тела мы нашли чуть поодаль: их спины были живописно утыканы арбалетными стрелами. Из тридцати двух наших верблюдов двадцати девяти негры перерезали поджилки, так что они не могли подняться с земли и вообще больше ни на что не годились. Я потом распорядился их зарезать, чтоб не мучились. Поэтому в тот день мы наелись мяса до отвала, но запивали его слезами, ибо в ужасе созерцали свое бедственное положение, горько сетуя на злой рок. К вечеру вернулись посланные на разведку арбалетчики, ведя за собой пленного негра. Ему в бедро попала стрела, и сообщники бросили его. Языка, на котором он изъяснялся, не поняли ни Черный Мануэль, ни Паликес. Поскольку толку от него не было никакого, я позволил солдатам сорвать на нем зло. Его подвергли жестоким пыткам, оскопили и выкололи глаза, вследствие чего он быстро испустил дух.

С наступлением темноты мы разложили большие костры и снова выставили удвоенную охрану, строго наказав часовым не зевать. Но в эту ночь негры не посмели приблизиться, только воинственно покрикивали издали, чтобы напугать нас и дать понять, что они рядом.

Наутро мы стали совещаться: следует ли нам вернуться в Томбукту за новыми проводниками или же двигаться дальше вниз по реке. Кое-кто предпочел бы вернуться, но большинство, в том числе и я, считали, что, следуя течению реки, мы наверняка скоро выйдем к какой-нибудь деревне или к морю, и это куда надежнее, чем идти обратно без верблюдов. Покончив со спорами, мы погрузили вещи на трех оставшихся верблюдов, а что не могли забрать с собой — сожгли. Пламя охватило несколько палаток из превосходного холста, одежду, ткани — было бы грешно бросать все это на поживу тем, кто так люто нас ненавидит и преследует. Опечаленные, но не утратившие надежды, мы продолжили путь. Раненный накануне арбалетчик вскоре умер, избавив нас от необходимости тащить его на самодельных носилках. Ему устроили похороны, фрай Жорди прочел молитву за упокой его души, и все мы внимали ее словам и повторяли их с набожным благоговением.

Два дня спустя мы вышли на обширное поле сочной травы. Посередине протекал ручей, впадающий в реку, а на берегу его стояла крошечная деревенька — россыпь круглых соломенных хижин, формой напоминающих шлем, а искусным плетением — корзинки. В хижинах обитали негры и негритянки со своим многочисленным потомством, и никто из них не носил одежды. Все население деревеньки высыпало нам навстречу, не проявляя ни малейших признаков враждебности. Кожа у них была намного темнее, чем у предателей, которых мы оставили позади, и поэтому я приказал не обижать их, если только они не нападут первыми. Паликес издалека обратился к ним на одном из известных ему наречий, туземцы его частично поняли, объяснили, что величают себя племенем Голубя. Вскоре они уже тащили нам фрукты, просяную муку и прочие съедобные вещи. Мы решили разбить лагерь неподалеку от них, на небольшом холме возле реки, и оставаться здесь, пока не разберемся, куда нам двигаться дальше.

Эти „голуби“ оказались славными людьми. Каждый день к нам являлась от них целая делегация — они доверчиво приносили еду и разную хозяйственную утварь и даже позволяли своим женщинам валяться по кустам с арбалетчиками, а сами смеялись, словно бесхитростные дети, пока им наставляли рога. Из чего мы заключили, что наши новые знакомцы обладают мирным, незлобивым нравом и до крайности простодушны. Неудивительно, что мы к ним по-своему привязались. Возвращаясь после охоты — неизменно успешной, благо антилопы и буйволы часто спускались на водопой, — мы отдавали туземцам лишнее мясо (коего всегда получалось много), чем заслужили их благодарность и доброе расположение. Тем не менее я не прекращал ежедневно выставлять часовых и зорко стеречь лагерь на случай, если вернется изменник Бобор со своими людьми. Что и произошло всего несколько суток спустя. Однажды наши охотники вернулись бегом, едва переводя дух. Солдаты сообщили, что наткнулись, без всякого сомнения, на Бобора и его шайку, насчитывающую не меньше двух сотен негров. Андрес де Премио с большим отрядом отправился на поиски и застал неприятелей дружно храпящими среди бела дня на лесной полянке, без всякой охраны, будто им не грозит никакая опасность. Наши набросились на них, убили тридцать четыре человека и взяли в плен Бобора, их предводителя. Сам Бобор в этой суматохе не пострадал, если не считать пустяковой раны на ноге, которую Федерико Эстебан ему потом зашил и быстро вылечил. Я отверг горячие просьбы арбалетчиков выпустить ему кишки и четвертовать, а вместо этого велел подвергнуть его пыткам и через Паликеса дознаться, какая причина заставила его столь подло обойтись со своими нанимателями. Он ответил: дескать, на то была воля Мохамета Ифрана, потому что мавры не хотят, чтобы белые люди заходили дальше пустыни, в леса, где находятся золотоносные копи. Это, по их мнению, навлекло бы страшные беды на Африку. Такой поступок Мохамета Ифрана вполне укладывался в мое о нем представление и мог быть правдой. Мы объяснили пленнику, что никакого золота нам не нужно, а нужен только рог единорога, он же поклялся в обмен на помилование проводить нас туда, где обитает зверь, и заверил, что это совсем недалеко, в сорока днях пути, если удаляться от большой реки. Но после всего случившегося мы не испытывали доверия к бывшему проводнику, так что некоторое время держали совет и постановили Бобора казнить ради устрашения прочих предателей. Возмездие за наших товарищей, погибших по его вине, и за понесенный нами ущерб тоже представлялось справедливым. И наконец, мы рассудили, что проводников можно найти и других, честнее и надежнее этого. Словом, невзирая на его рыдания и отчаянные мольбы, я отдал пленного на растерзание арбалетчикам. Его четвертовали — а точнее, разорвали натрое, верблюдов-то было всего три, — останки нанизали на колья и выставили на всеобщее обозрение подальше от лагеря. На них тут же налетели стервятники, которых в Африке больше, чем у нас воробьев, а ночью подоспели еще какие-то любители падали, и наутро восходящее солнце осветило лишь обглоданные дочиста кости. Все-таки забавно, с какой поразительной скоростью исчезает мясо в этом суровом краю.

Еще две недели мы провели в блаженном ничегонеделании, и уж теперь-то чернокожие разбойники не смели приближаться к реке. За это время мы успели не раз побеседовать с жителями плетеных хижин. Паликес показывал рукой разные направления и пытался выяснить, что, например, находится вверх по течению реки, а что вниз по течению, что за горами, а что — там, где садится солнце. Туземцы старались отвечать как можно обстоятельнее, насколько позволяло им собственное дремучее невежество, и похоже было, что они говорили правду. Я хотел поскорее двинуться дальше, поскольку видел, что кое-кто из арбалетчиков чересчур привык к негритянкам, и опасался, как бы они не попытались увести женщин с собой. Посему я выбрал путь на север, туда, где, по словам Бобора, за горами водились единороги. С нами пошел один паренек из деревни, которого солдаты бесцеремонно прозвали Мордой за весьма приметную физиономию. Зато, в отличие от своего предшественника, он производил впечатление человека порядочного.

Удалившись от большой реки на расстояние двух дней пешего хода, мы прошли очередную рощу и внезапно очутились на огромной равнине, которая, казалось, уходила в бесконечность, и только маячащая на горизонте гряда серых гор очерчивала ее предел. За исключением редких невысоких холмиков, равнина была совершенно плоская, будто устланная плотным ковром из высокой травы. Кое-где виднелись