ВНОВЬ СКЛОНЯЕТСЯ ПЕРЕД БРАЗИЛИЕЙ!…» И чуть пониже: фотография Фейтисо в короне, увитой лавровыми листьями и подпись: «МУЛАТ – ИМПЕРАТОР ФУТБОЛА!»

А ведь император сей был неграмотен как последний башмачник из фавелы с Телеграфной горы, что высится напротив порта Рио. Надо было видеть, как он подписывал в протоколах свое полное имя и фамилию: «Луис Матозо» – единственные два слова, которые он умел написать. Он выводил их, высунув язык, потея от напряжения, пять минут. Он страдал, малюя эти непонятные палочки и загогулины, которым его обучили в клубе (неграмотный на поле не выходит!), он сжимался в комок под язвительным взглядом арбитра, благоухающего французским одеколоном. Эти пять минут, повторявшиеся накануне каждого матча, были его пыткой, его тяжелым проклятием, его крестом, который он вынужден был нести ради футбола. Поставив последний крючок: круглую баранку, которой обозначается «о», он вздыхал облегченно, крестился и выбегал на поле, радостно вскинув руки навстречу воплям торсиды, но не забывая при этом ступить на поле обязательно с правой ноги. Здесь, на поле, он вновь становился самим собой: знаменитым Фейтисо – Чудотворцем, о котором даже писали газеты. Те самые газеты, которые рассказывают обо всем, что происходит в мире: о правительствах, ценах на фасоль и новых программах в кинозалах Синеландии, в центре Рио, писали о нем, о Фейтисо, как о «великом артисте», как о «волшебнике мяча». И когда друзья рассказывали ему об этом, он жалел, что так и не научился читать.

Время шло… То там, то тут в командах «великих» клубов все чаще стали появляться мулаты и негры.

Кое-кто продолжал сопротивляться: разве можно было позволить, чтобы элегантные дамы, чтобы девушки, столь утонченные, столь благородные, аплодировали, махали белыми платочками и кричали «браво!» какому-нибудь потному негру. Абсурдность этого понимали не только клубные администраторы – «картолы», но и чиновники СБД, которые, созывая накануне международных турниров или товарищеских матчей сборную страны, стремились всячески «обелить» ее. Конечно, никто не выпроваживал негра взашей! Но при прочих равных условиях «вакансия» в команде всегда доставалась белому, а не «цветному».

Об этом никто открыто не говорил, но это все хорошо понимали.

На рубеже двадцатых и тридцатых годов в лексиконе южноамериканского футбола появилось новое слово «профессионализм». И проблемы, вспухшие как злокачественная опухоль, вдруг показались простыми и легкими! Внезапно выяснилось, что футбольную команду гораздо проще содержать в виде бригады наемных работников, чем в качестве какого-то аморфного сообщества любителей весело отдохнуть. Любитель всегда имел полное право при отсутствии настроения или несварении желудка отправиться вместо матча на рыбалку или запрограммировать на день игры вылазку с девочками в загородный клуб. А профессионал, получающий в клубе зарплату, был лишен этой приятной возможности. Любитель всегда входил в клуб через парадный вход, подымался по устланной ковром лестнице, приветственно похлопывал президента клуба по животу и имел освященное традицией право потрепать за коленку директорскую секретаршу. Профессионалу можно было отвести боковую дверку, куда бочком протискивались разносчики молока для клубного бара, электромонтеры и инспектора газовой компании. Профессионал был служащим. Чернорабочим. Как прачка или садовник. Его можно было сегодня нанять, а завтра выгнать. Его можно было премировать, ежели забьет гол. И оштрафовать процентов на пятьдесят зарплаты, когда он опоздает на тренировку… Но мог ли пойти на это «академик» философии, метящий в чиновники губернаторской канцелярии? Moг ли позволить себе опуститься до унизительной обязанности расписываться в табеле на получение зарплаты племянник президента банковского консорциума «Братья Гимараес», который сам мог бы купить пару десятков клубов вместе со стадионами, секретаршами, бассейнами, цветниками, душевыми и салонами для игры в бридж?!

Черные – другое дело! Им нечего было стесняться. Для них футбол превращался из бесхитростного развлечения, из средства самоутверждения в источник заработка. Пусть не столь уж большого, не важно! Лучше зарабатывать те же три сентаво футболом, чем мытьем машин. Лучше наниматься в клуб футболистом, чем полотером! Одним словом, лучше гонять мяч за деньги, чем бесплатно! А что касается дверей, через которые входить, это негров не волновало. Они знали, что через парадную дверь им все равно не войти ни в каком качестве. Они знали, что парадная дверь – для людей в белых костюмах, с толстыми кошельками и красивыми женщинами. Раз и навсегда.

Такова жизнь. Черным оставался черный вход и зеленое поле. Так профессионализм открыл бразильским неграм дверь в футбол.

В 1933 году, устав бороться с капризами изнеженных аристократов «Флуминенсе», тренер Луис Виньяс ушел в «Бангу» – скромную команду ткацкой фабрики на северной окраине Рио-де-Жанейро. Прилежные и тихие негры «Бангу» с благоговением слушали нового наставника, величая его «доктором»: в те времена любой человек с дипломом вызывал в этой стране такое же почтение, какое сегодня внушают бразильцам таможенные чиновники в международном аэропорту «Галеао» или молчаливые агенты политической полиции «ДОПС». Негры и мулаты согласно кивали головами, кротко потупив глаза. С ними у Луиса Виньяса не было проблем. Он ввел железную дисциплину в команде, установив почти армейский режим. Вместо рюмки кашасы после матчей футболисты стали глотать апельсиновый сок. А по субботам, накануне игр, вместо засиженного мухами и пропахшего пивом и мочой «ботекина» с небритым и вечно сонным Зезе за стойкой команда собиралась в чистой даче, нанятой специально для этой цели хозяевами фабрики, покорно слушавшими распоряжения знаменитого тренера. И «академики» «Фламенго», «Флуминенсе», «Ботафого», «Васко-да-Гамы» дрогнули под неудержимым натиском не знавшего жалости и снисхождения механизма, в который превратил «Бангу» Луис Виньяс. Эти негры и мулаты выиграли чемпионат с еще большей помпой, чем несколько лет назад «Сан-Кристован». Эти негры и мулаты, эти чернорабочие, эти ткачи, «эти оборванцы, которые, пардон, никогда в жизни не видели приличных штиблет и не имели понятия о назначении носовых платков!…»

Так рушились мифы, так погибали святые традиции. И с каждым днем все чаще и чаще слышались на трибунах всхлипывания насчет «старого доброго времени», когда на футбол можно было выбраться всем семейством, как на воскресный пикник в Петрополис или на субботнюю регату у подножия «Сахарной головы». Канули в лету те времена, когда футбольные поля в городе можно было сосчитать по пальцам, когда обладание футбольным мячом считалось таким же несомненным признаком голубых кровей, как геральдический вензель на бронзовых воротах или постоянная ложа в Муниципальном театре. Теперь они продавались в лавках улицы Оувидор по цене, которая казалась обладателям уникальных импортных английских мячей оскорбительно низкой. И звон разбитых стекол уже не ограничивался Копакабаной и Ларанжейрас. Футбол расползался по всему городу, и газетные фельетонисты состязались в остроумии, комментируя этот социальный феномен.

Вторая половина тридцатых годов стала решающим этапом восхождении негров на футбольный Олимп: в эти годы ослепительным блеском вспыхнул талант Леонидаса, прозванного Черным Бриллиантом. Самый знаменитый бразильский негр и самый знаменитый бразилец в довоенные времена был тогда так же неистово боготворим, как сегодня Пеле… На матчи с его участием ходили как на театральные премьеры. Леонидас получал больше писем, чем кинозвезды «Атлантиды» – маленького бразильского «Голливуда». Это были не только истерические клятвы в вечной любви, не только стихи восторженных гимназисток, не только жадные расспросы о секрете изобретенного им «велосипеда»: удара в прыжке «через себя» с падением на спину… Какой-то болельщик из забытого богом и властями поселка в штате Пара в Амазонии, вечно безработный отец гигантского голодающего семейства, лишившийся надежды и собиравшийся наложить на себя руки, писал Леонидасу разрывающее душу письмо, в котором величал его «Вашим Превосходительством, Доктором, Черным Бриллиантом». Бедняга просил у Леонидаса не автограф, не футбольный мяч, не футболку, а какую-нибудь работу.

Леонидас поднялся до таких головокружительных высот славы, которых ранее никто не знал в этой стране. Ни знаменитые поэты, ни участники нескончаемых «революций», ни президенты гражданские или военные, ни храбрые генералы, ни пылкие кинодивы.

Дело дошло до того, что он мог позволить себе все.

Все, что угодно. Любой каприз… Ну, например, давить своей роскошной машиной людей на улицах. Как это случилось однажды. Нечаянно, конечно. Он мчался и, не обратив внимания на свисток полицейского и красный свет светофора, сшиб человека. Убил насмерть… Со всех сторон к машине ринулась толпа с криками: «Линчуй его! Смерть убийце!» Казалось, что все было кончено, чьи-то руки