Нача догадалась, что Тита чувствует себя плохо, когда та спросила, не пора ли капнуть кармин.

– Доченька, я ведь только что его капнула, неужто не видишь розового цвета?

– Нет…

– Отправляйся-ка спать, а халву я закончу сама. Что кипит в чугуне, знать хозяйке, а не мне, но я-то догадываюсь, что в нем, так что перестань плакать, ты мне всю глазурь зальешь, и она испортится! Ступай, ступай…

Нача осыпала Титу поцелуями и вытолкала ее из кухни. Бог весть, откуда девчонка взяла новые слезы, но они появились и испортили глазурь. Теперь, чтобы довести ее до ума, Нача должна была потратить вдвое больше сил. Ей одной пришлось теперь корпеть над ней да поторапливаться – пора было спать.

Когда с глазурью было покончено, ей пришло на ум запустить в нее палец, чтобы убедиться, не испортила ли Тита слезами ее вкус. Нет, на первый взгляд вкус не изменился, однако неизвестно почему Нача почувствовала внезапно щемящую тоску. Один за другим вспомнила она все свадебные банкеты, которые она готовила для семейства Де ла Гарса в надежде, что следующим будет ее банкет. В восемьдесят пять лет не следовало плакать, пенять на то, что она так никогда и не дождалась ни долгожданного банкета, ни вожделенной свадьбы, хотя жених-то появился, – да когда это было! Мать Матушки Елены, та уж позаботилась, чтобы спугнуть его. С той поры Нача довольствовалась лишь тем, что радовалась чужим свадьбам, и безропотно хлопотала, устраивая их на протяжении долгих лет. Нача не понимала, почему она возроптала сейчас? Вот уж глупость, думала она, а поделать с этим ничего не могла. Она как нельзя лучше покрыла глазурью пирог и отправилась в свою комнатенку, испытывая сильную боль в груди. Она проплакала всю ночь, а наутро у нее недостало сил присутствовать на свадьбе. и Тита все бы отдала, чтобы оказаться на месте Начи, ведь она не только должна была находиться в центре праздника, как плохо она бы себя ни чувствовала, но еще и опасаться, не выдаст ли она лицом то, что творится у нее на душе. Тита считала, что выдержит испытание, если только ее взгляд не встретится со взглядом Педро. Это бы поколебало внешнее спокойствие, которое она выказывала всем своим видом.

Тита знала: не Росаура, а она была центром внимания. Приглашенные больше, чем людей посмотреть и себя показать, хотели упиться видом ее страданий, но только она не доставит им этого удовольствия, пусть не ждут! Пересекая гостиную, она спиной чувствовала щекочущие шушуканья гостей.

– Видела Титу? Бедняжка, сестренка выходит замуж за ее жениха! Я встретила как-то Титу и Педро на площади в городе, шли, взявшись за руки. Какими счастливыми они выглядели!

– Что ты, что ты! Пакита говорит, она видела, как однажды даже на мессе Педро передавал Тите любовное письмо, надушенное и все такое!

– Говорят, они под одной крышей жить будут! По мне, так Елена этого ни в жизнь не допустит!

– Не думаю, что она это позволит. Наплетут всякое!

Тите совершенно не нравились эти пересуды. Роль проигравшей была написана не для нее. Она должна была выглядеть победительницей! Как большая актриса, Тита с достоинством играла эту трудную роль, стараясь занять свой ум свадебным маршем, словами священника и обрядом с кольцами. В мыслях она перенеслась в тот день, – а было ей в ту пору девять лет, – когда с подружками сбежала с уроков. Ей было запрещено играть с мальчиками, но игрой с сестрами она уже была сыта по горло. Девочки пошли на берег большой реки, чтобы выяснить, кто быстрее ее переплывет. Какую радость испытала Тита в тот день от того, что вышла победительницей!

Другой подвиг, а это был действительно подвиг, она совершила в городе в один из спокойных воскресных дней. Было ей четырнадцать лет, она спокойно ехала с сестрами в коляске, когда где-то неподалеку ребята запустили ракету, и испуганные лошади понесли. На выезде из города они закусили удила, и кучер никак не мог их остановить.

Оттолкнув его, Тита одна сумела справиться с четверкой лошадей. Когда несколько всадников, жителей города, настигли их, чтобы помочь, все они восхитились мужеством Титы.

В городе ее встретили как героиню.

Эти и многие другие похожие воспоминания занимали ее в течение всей церемонии, позволив гостям любоваться ее смиренной улыбочкой разомлевшей кошки, покамест в момент поздравлений она не должна была обнять сестру. Педро, стоявший рядом, сказал Тите:

– А меня Вы не поздравите?

– Конечно, конечно. Будьте счастливы! Обняв ее гораздо крепче, нежели это допускалось правилами приличия, Педро использовал единственную представившуюся ему возможность, чтобы шепнуть Тите на ухо:

– Я уверен, так оно и будет, этой свадьбой я добился того, о чем мечтал: быть рядом с Вами, рядом с женщиной, которую я на самом деле только и люблю…

Слова Педро были для Титы как освежающий ветерок, который раздувает угольки погасшего костра. Ее лицо, на котором в течение долгих месяцев не было и тени обуревавших ее чувств, без ее на то воли преобразилось, на нем появилось выражение крайнего успокоения и блаженства. В один единый миг все ее угасшее внутреннее возбуждение было оживлено пылким дыханием Педро на ее шее, его горячими руками на ее спине, его порывистой грудью, касавшейся ее грудей… Она бы хотела так и остаться навсегда, если бы не колючий взгляд Матушки Елены, заставивший ее быстро от него отпрянуть. Матушка Елена приблизилась к Тите и спросила:

– Что тебе сказал Педро?

– Ничего, мамочка.

– Меня-то ты не обманешь. Куда ты идешь сейчас, там уж я побывала да не один раз. Не прикидывайся тихоней. Увижу тебя еще раз рядом с Педро, пеняй на себя…

После этих угрожающих слов Матушки Елены Тита постаралась держаться как можно дальше от Педро. Но чего она никак не могла, так это прогнать с лица открытую улыбку удовлетворения. С этого момента свадьба приобрела для нее совсем другое значение. Теперь ее не задевало, когда она видела, как Педро и