замуж…

Услыхав это, Ченча едва не опрокинула на Матушку Елену поднос с кофе и печеньем, которые она принесла, чтобы угостить дона Паскуаля и его сына. Извинившись, она поспешно ретировалась на кухню, где ее ожидали Тита, Росаура и Гертрудис, и подробнейшим образом поведала им то, что происходит в гостиной. Она ворвалась, как тайфун, и все тут же прекратили свои занятия, чтобы не упустить ни словечка.

На кухне они собрались, чтобы приняться за рождественские пироги. Из самого названия явствует, что пироги эти пекутся на рождественские праздники, но на этот раз их делали на день рождения Титы. Тридцатого сентября ей исполнялось шестнадцать лет, и она хотела отпраздновать годовщину одним из своих наилюбимейших блюд.

– Это как же! Матушка-то ваша что говорит, будто готова к свадьбе, словно это пирог какой с перцем испечь! Надо же! А это все не одно и то же! Взять да заменить лепешки на пирожки, ну дела!..

Ченча так и сыпала всякого рода замечаниями, пересказывая им, на свой манер, конечно, сцену, при которой она только что присутствовала. Тита знала, какой выдумщицей и вруньей бывала Ченча, поэтому не позволила печали овладеть своим сердцем. Она отказывалась верить тому, что услышала. Выказывая безразличие, она продолжала разрезать свежеиспеченные хлебцы для сестер и Начи, которые готовились их начинять.

Лучше всего печь хлебцы дома, а когда это не представляется возможным, самое верное – заказать их в пекарне, но размером поменьше: большие не так подходят для этого блюда. После начинки хлебцы минут на десять ставят в печь и подают к столу горячими. Но лучше оставить их на ночь завернутыми в тряпицу – тогда хлебец лучше пропитается жиром колбаски.

Тита заканчивала начинять пироги, которые готовились к следующему дню, когда Матушка Елена вошла в кухню сообщить, что она согласна на женитьбу Педро, но – только на Росауре.

Услышав подтверждение новости, Тита ощутила, будто во всем ее теле вдруг наступила зима: мороз был таким сильным и сухим, что ей обожгло щеки, они стали красными-красными, точь-в-точь как лежавшие перед ней яблоки. Этот охвативший Титу холод еще долго не отпускал ее, ничто не могло его смягчить, даже слова Начи, пересказавшей подслушанный ею разговор дона Паскуаля Мускиса и его сына, когда она провожала их к воротам ранчо. Нача шла впереди, стараясь делать шаги поменьше, чтобы лучше слышать беседу отца с сыном. Дон Паскуаль и Педро шли медленно и говорили тихими голосами, сдавленными от раздражения.

– Зачем ты это сделал, Педро? Согласившись на брак с Росаурой, мы оказались в смешном положении. Где же любовь, в которой ты клялся Тите? Выходит, ты не хозяин своему слову?

– Да хозяин я слову! Но если тебе напрочь отказывают в женитьбе на любимой девушке и единственный выход, который тебе оставляют, чтобы быть к ней как можно ближе, это женитьба на ее сестре, – разве Вы не приняли бы то же самое решение, что и я?

Наче удалось расслышать не весь ответ – в этот момент их пес Пульке с лаем помчался за кроликом, которого он принял за кошку, – а только конец фразы.

– Выходит, ты женишься не по любви?

– Нет, отец, я женюсь именно потому, что испытываю безграничную и неувядающую любовь к Тите.

С каждым шагом становилось все труднее слышать их голоса, заглушаемые шорохом сухой листвы под ногами. Было странно, что Нача, которая к тому времени была изрядно глуховата, расслышала их беседу. Конечно, Тита в душе поблагодарила ее за рассказ, однако с той поры она относилась к Педро с холодной уважительностью. Говорят, глухой не слышит, но сочиняет. Может быть, Наче припомнилось то, что и сказано-то не было. В эту ночь ничто не могло заставить Титу уснуть, она не знала, как выразить то, что испытывала. Жаль, что в ту пору в космосе еще не были открыты черные дыры, потому что тогда она могла бы очень просто объяснить, что в ее груди черная дыра, через которую в нее и просачивался бесконечный холод.

Всякий раз, когда она закрывала глаза, перед ней явственно вставали картины той рождественской ночи, год назад, когда Педро и его семья были впервые приглашены к ним в дом на ужин, – при этом мороз в ее душе усиливался. Несмотря на то, что прошло время, она могла отчетливо вспомнить звуки, запахи, шуршание праздничных платьев по только что навощенному полу и беглые, поверх плеча, взгляды Педро… Ах, эти взгляды! Она несла к столу поднос со сладким желточным желе, когда ощутила жаркий, прожигающий кожу взгляд. Она оглянулась, и ее глаза встретились с глазами Педро. В этот момент она ясно поняла, что должен испытывать пончик при соприкосновении с кипящим маслом. Было настолько реальным ощущение жара, охватившего все ее тело, что в страхе от того, не высыпят ли у нее, как у пончика, пупырышки по всему телу, – на лице, животе, на сердце, на грудях, – Тита не смогла выдержать этот взгляд и, опустив глаза, быстро пересекла гостиную в противоположном направлении, в ту сторону, где Гертрудис педалировала на пианоле вальс «Юные очи». Она оставила поднос на столике посреди гостиной, рассеянно взяла попавшийся ей по пути бокал с ликером «Нойо» и присела возле Пакиты Лобо с соседнего ранчо. Установившаяся дистанция между ней и Педро ничуть не помогла – Тита чувствовала, как струится по ее жилам охваченная пламенем кровь. Густой румянец покрыл ее щеки, она не знала, куда спрятать взгляд. Пакита заметила, что с ней происходит нечто странное, и, весьма озабоченная этим, завязала с ней разговор:

– Вкусный ликерчик, не правда ли?

– Простите?..

– Тита, ты рассеянная какая-то. Что с тобой?

– Да, да… Большое спасибо.

– В твоем возрасте порой не зазорно пригубить немного ликера, птичка. Но скажи, твоя матушка разрешает тебе это? Мне кажется, ты возбуждена и вся дрожишь, – и заботливым тоном добавила: – Лучше не пей больше, а то цирк получится.

Только этого не хватало! Чего доброго, Пакита Лобо решит, будто она пьяна. Тита не могла допустить, чтобы у той осталась хотя бы тень сомнения, – еще нашушукает про это Матушке Елене. Страх перед ней заставил ее на время забыть о существовании Педро, и она постаралась вести себя так, чтобы Пакита ни на миг не усомнилась в ясности ее рассудка и в живости ее ума. Она поболтала с ней о некоторых слухах и разных пустяках. Сверх того она поведала Паките рецепт ликера «Нойо», которым та восхитилась. На этот ликер уходит четыре унции косточек абрикоса альберчиго и полфунта косточек простого абрикоса, все это заливают одним асумбре воды и оставляют на двадцать четыре часа, чтобы косточки размякли, после чего их перемалывают и настаивают на двух асумбре водки, срок выдержки пятнадцать дней. После чего