почему я освобождаю тебя. И возвращаю тебе мое расположение. Ты по-прежнему остаешься на своем месте. Иди, мой храбрец! Обыщи Париж дом за домом, камень за камнем, но добудь мне твою… Нет! Добудь мне этого мерзавца, чтобы я мог разорвать его на части! А пока…»

Старичок замолчал и, казалось, прислушался.

— Что — пока? — переспросил Нострадамус.

— Вот вам и ответ. Он на пороге, — сказал старичок, исчезая.

Издалека послышался звук рога.

— Спрячьтесь! — быстро сказал Нострадамус и подтолкнул молодого человека к двери потайной комнаты. — Спрячьтесь и слушайте!

Прошло две минуты. Затем входная дверь открылась. Вошел человек в сопровождении двух пажей и дюжины гвардейцев охраны. Этот человек был одет с чисто театральным великолепием, а на его небесно- голубом шелковом камзоле сияли вышитые золотой нитью французские лилии. Королевский герольд собственной персоной. Он адресовал Нострадамусу исполненный благородства поклон и возвестил:

— Я, Сюперб-Эшарп, главный королевский геральдист, четвертый в своем роду магистр геральдики, по поручению Его Христианнейшего Величества короля Генриха И, явился к господину Нострадамусу, чтобы приветствовать его и пожелать радости, почестей и процветания! Вам должно быть известно, прославленный ученый, что король Франции испытывает по отношению к вам особое почтение и что Его Величеством отдан приказ великому прево барону Гаэтану де Роншеролю не выказывать к вам ни малейшей враждебности и не держать в уме никаких помыслов об отмщении…

— Передайте королю, что я очень доволен тем, что барону Гаэтану де Роншеролю вернули свободу и расположение Его Величества. Скажите ему, что я ничуть не опасаюсь великого прево. И еще передайте Его Величеству, что впредь не следует уделять столько заботы спасению моей персоны: у меня самого достаточно средств для собственного спасения.

Королевский герольд поклонился и сделал широкий жест, как бы подтверждавший, что он примет к сведению эти слова. Потом продолжил:

— Кроме того, вам известно, что Его Величество король и его великий прево, господин де Роншероль, пришли к выводу о необходимости согласованных действий по поиску вероломно похищенной у отца и у двора Его Величества девушки. Речь идет о достойнейшей Флоризе де Роншероль. Король и великий прево просили меня передать великому Нострадамусу их просьбу применить свою божественную ученость для того, чтобы обнаружить следы этой благородной девицы.

Нострадамус немного поколебался, потом мрачно сказал:

— Если поиски короля и великого прево окажутся тщетными, тогда я сам займусь этим делом, и я найду девушку. Скажите это королю.

Королевский герольд снова поклонился и продолжил:

— Мишель де Нотр-Дам, вам следует знать также, что король…

— Ищет разбойника, который украл Флоризу де Роншероль, — прервал гостя Нострадамус. — Я это знаю. Так и передайте королю, что мне это известно. Я знаю, что за голову Руаяля де Боревера назначена огромная сумма в сто тысяч экю. Правда ли это?

— Да, правда, — удивленно откликнулся герольд.

— Вот что Его Величество приказал мне передать, верно? А еще король приказал напомнить мне о том обещании, которое я ему дал когда-то: прислать к Генриху II Боревера, — и намекнуть на то, что пришла пора выполнить это обещание. Правда ли это?

— И это правда, — еще больше удивился герольд.

— Так вот, выслушайте мой ответ: 29-го числа нынешнего месяца я пришлю Руаяля де Боревера к королю Генриху II и… и готов поклясться в этом спасением моей души!

Нострадамус сделал поистине королевский жест, показывая этим жестом, что аудиенция закончена. В этот момент он, как никогда прежде, имел право считать себя ровней Генриху II, потому что тот, в нарушение всех обычаев, направил к магу герольда, что было принято делать только по отношению к коронованным особам.

— Все слышали? — спросил Нострадамус, открывая после ухода герольда дверь Руаялю.

— Да, моя голова довольно высоко ценится! Флоризу ищут… Но я здесь! Клянусь кровью Христовой, пролитой на кресте, клянусь всеми Его ранами, пока я жив, никто не посмеет дотронуться до нее! Это ужасно, — добавил юноша со вздохом, — но теперь мне придется пойти к ней и сказать, что ее отца уже освободили и… и что я тут ни при чем…

Нострадамус положил ему руку на плечо и сказал, не скрывая жалости к молодому человеку:

— Поверьте мне, надо немного подождать… Подождите до 29-го… Если Флориза узнает, что отца выпустили из тюрьмы, ей ничто не помешает немедленно вернуться к себе домой, в его резиденцию. А с той минуты, как она туда попадет, ей не избежать лап короля!

— Но что делать? Что делать?

— Скажите, ей ничего не угрожает в том месте, куда вы отвели ее? Она в безопасности?

— О, да! Я поклялся бы в этом собственной головой!

— Я вас не спрашиваю, где она. И не хочу этого знать. Пусть остается в этом безопасном месте. Нас отделяет от 29-го несколько дней. Потерпите. Вы спрашиваете: что делать? 29-го вы пойдете к Флоризе и скажете ей, что не только ее отец на свободе, но и она сама свободна от посягательств короля…

— Да-да! — прошептал Руаяль де Боревер. — Свободна от короля! Да! Потому что в этот день я убью его!

«А я в этот день, — подумал Нострадамус с горькой радостью, — я скажу Генриху: „Король Франции, это я тебя убил! Я, супруг Мари де Круамар… Только для того, чтобы убить вас, я воспользовался рукой, которую послала мне сама судьба: рукой Руаяля де Боревера, сир… А теперь — умрите в отчаянии, потому что этот Руаяль де Боревер — ваш собственный сын!“

Должен сказать, что та эпоха была беспокойной. Генрих II, сбросив маску, уже намеревался очертя голову броситься на борьбу с еретиками; начинались великие религиозные войны. Чувствовалось, как по всей Франции пробегает дрожь — предвестница громких убийств. И тем не менее при дворе царило безумное веселье. Все неустанно забавлялись, а Генрих подавал пример другим, погружаясь в развлечения даже с каким-то бешенством. Неукротимая страсть к Флоризе, еще подогретая чудовищным разочарованием, которое королю пришлось пережить в Пьерфоне, толкала его на экстравагантные и необъяснимые поступки. Во дворце неустанно танцевали, то и дело устраивали весьма скандальные празднества, гульбища продолжались до рассвета, когда можно было наконец хотя бы попытаться чуть-чуть отдохнуть.

27 июня был подписан брачный контракт между Маргаритой Французской и герцогом Эмманюэлем по прозвищу Железноголовый. Из Лувра праздники распространились по всему Парижу. Рыцарские турниры, которым предстояло продлиться три дня, начались схваткой, состоявшейся в то же утро, когда состоялось подписание контракта, с таким нетерпением ожидавшегося герцогом Савойским — разумеется, не потому, что он сгорал от любви к Маргарите, а потому, что эта женитьба была чрезвычайно для него выгодна.

Итак, 27 июня участниками турнира стали: сам король, посол Филиппа II Испанского герцог Альба, коннетабль Монморанси (несмотря на свой возраст) и герцог де Гиз. Железноголовый первым вышел на ристалище и стал победителем в поединке с королем.

28-го сначала состоялось сражение между двумя противоборствующими лагерями, потом король бросил вызов маршалу де Сент-Андре, который, будучи куда более угодливым и обладавшим куда менее железной башкой, чем герцог Савойский, галантно уступил Генриху II первенство.

29 июня было последним днем этого памятного турнира. Два первых дня, в общем-то, не представляют для нас никакого интереса, следовательно, не стоит ждать, что мы станем описывать все перипетии поединков. Скажем только, что в течение этих двух дней король носил цвета Дианы де Пуатье: черный и белый. Цвета траура! Екатерина Медичи, наблюдавшая за сражениями с высоты галереи, побледнела и сжала губы, увидев это. Повернувшись к стоявшему рядом с ней на положенном месте Монтгомери, она проронила слова, которые прозвучали как отклик на давнишнее восклицание Генриха II:

— Посмотрите на эти цвета! От него же пахнет смертью!

Во взгляде королевы, которым сопровождались ее слова, ясно читался приговор, и увидевшего это