дочь.

Сент-Андре немного побледнел. Но ограничился тем, что прошептал:

— Послушай, дружище… Ты хватил через край…

Роншероль тоже стал смертельно бледным, по его лицу пробежала судорога, губы побелели, глаза налились кровью.

Но постепенно великий прево взял себя в руки. Сент-Андре, видя, что старый друг успокоился, с веселой улыбкой наполнил золотые кубки.

— Черт побери, это уж слишком! Ну, ладно, пусть все будет так, как ты хочешь: я пью за твое губернаторство, за миссию моего сына и за их счастливый отъезд в день свадьбы под твоим родительским крылышком! Пусть! Ты доволен?

— Сент-Андре! — воскликнул великий прево. — Если ты сумеешь это уладить, ты спасешь мне жизнь!

— И я это сделаю, клянусь богом!

На часах было уже больше десяти. Два благородных друга в последний раз сдвинули кубки.

— Вот в точности так же мы сидели когда-то в кабачке «У ворожеи»! Помнишь? Помнишь, какое чудесное сомюрское вино мы пили тогда у мэтра Ландри? Славное было времечко! Как мы оба жаждали: ты — почестей, я — золота… Что ж, вот я богат, а у тебя нет недостатка в почестях, и теперь мы сожалеем… сожалеем о прежних временах…

Перед старыми друзьями вдруг открылась тропинка в страну воспоминаний. И кто же может устоять перед искушением вспомнить былые дни и былые подвиги?

Но внезапно, вместе с воспоминаниями о давних днях, о давних проделках, у обоих пробудилась — в самой глубине сознания — память и о давних злодействах. Во всяком случае, Роншероль неожиданно прошептал прямо в ухо другу побледневшими губами:

— Скажи, а ты когда-нибудь думал о нем?

— О нем? — пробормотал Сент-Андре. — О ком ты говоришь?

— Прекрасно знаешь. Вижу, что ты все понял. Вижу по твоим безумным глазам, по твоему бледному лбу… Да у тебя же холодный пот выступил, старина!

— Ну и что? — проворчал Сент-Андре. — Можно подумать, ты сам не боишься! А разве тебе не страшно, когда ты думаешь: а вдруг Рено не умер? И мы с ним встретимся в один прекрасный день? Не страшно? А если он спросит: «Что я вам сделал плохого?»…

Они переглянулись. И показались друг другу призраками. Да они и были призраками — призраками своей далекой юности, призраками совершенного ими преступления. Внезапно, без всякого к тому повода, Роншероль на удивление задумчиво произнес:

— До чего ж я ненавижу этого Нострадамуса! А ты, Сент-Андре?

Маршал вздрогнул, как минуту назад, когда старый друг напомнил ему о Рено. И ответил:

— Да, я тоже ненавижу этого ясновидца, этого мага, этого колдуна, этого посланца ада. Я ненавижу его, потому что тогда, в Лувре, он испугал меня.

— Со мной он тоже тогда говорил, — отозвался Роншероль, — и меня тоже испугал.

— Нам надо избавиться от этого чудовища, господин великий прево. Тем более что и король этого хочет.

— Я бы поклялся, — продолжал Роншероль, — что уже когда-то видел эти пылающие глаза. Я поклялся бы, что слышал этот отливающий металлом голос, который звенит в голове, как колокол, как погребальный колокол… Сент-Андре, мы когда-то были знакомы с ним, с этим Нострадамусом…

Воцарилась мертвая тишина. Больше давние сообщники не глядели друг на друга.

Они предались раздумьям. Но Роншероль вдруг, так же без всяких на то оснований, как минуту назад, сказал:

— Мари де Круамар умерла. Я десять раз приходил на ее могилу на Кладбище Невинных. По крайней мере, тут нечего опасаться.

— И ребенок тоже мертв, — подхватил Сент-Андре.

— И это не мы убили Мари де Круамар, — ворчливо продолжал бледный, как смерть, Роншероль, как бы не слыша друга. — Это сделал дофин Франсуа, он из ревности заколол ее кинжалом.

— И ребенка тоже не мы убили, — не отступал от своей темы Сент-Андре, утирая пот со лба. — Это сделал Брабан-Брабантец, он сам взялся за такое дело.

В этот момент в комнату вбежал запыхавшийся человек. Барон Лагард собственной персоной. Он решительно направился через огромный зал к сидящим за столом друзьям, те вскочили, сами не зная почему, охваченные страшной тревогой. И не напрасной, потому что, подойдя поближе, Лагард сказал:

— Проклятый разбойник не погиб! Руаяль де Боревер вышел живым из-под обломков сожженной таверны. Будьте осторожны, господа! Руаяль де Боревер жив!

Роншероль и Сент-Андре вздохнули с облегчением и обменялись взглядами, в которых любой, кто слышал их разговор, смог бы прочесть:

«А я-то подумал, что он сейчас объявит: „РЕБЕНОК ЖИВ!“

Слава богу! Речь не шла о ребенке. Речь шла всего-навсего о разбойнике с большой дороги, которого звали Руаялем де Боревером. Но когда тревога улеглась, пробудилось бешенство.

— Лагард, вы в этом уверены? — нахмурился Роншероль.

— Абсолютно. Видел своими глазами. Он вышел из-под руин таверны и свалился без чувств на гору золы. Тогда к нему подошла какая-то женщина. А за ней мужчина гигантского роста, я таких и не видывал. Скорее всего Руаяль де Боревер серьезно ранен, господа, потому что гиганту пришлось взвалить его себе на плечо. Потом они ушли.

— В дорогу! — воскликнул Сент-Андре. — Великий прево, возьмите-ка с собой побольше людей и…

— Это ни к чему, — заметил Лагард. — Вместе с моими двумя рейтарами нас пятеро. Чтобы добить умирающего, вполне достаточно.

— В дорогу! — коротко сказал Роншероль.

И все трое торопливо вышли из дома. На улице Лавандьер, перед пепелищем, бывшим совсем еще недавно процветающим кабачком, они обнаружили одного из головорезов Железного эскадрона, который немедленно отчитался: они с товарищем проследили за гигантом, который унес на руках Боревера; товарищ, спрятавшись в укромном месте, остался караулить возле дома, куда внесли раненого.

— Отведи нас туда! — приказал Роншероль.

Рейтар шел рядом с Лагардом, сгоравшим от нетерпения. Роншероль был мрачен и по пути все время сжимал рукоятку кинжала. Только Сент-Андре казался беззаботным: он болтал не умолкая. Его, этого достойного дворянина, охватило безудержное, лихорадочное веселье. Он радовался невесть чему. Хотя, наверное, его настроение объяснялось очень просто: экспедиция обещала быть не труднее простой прогулки, Боревер тяжело ранен, что ж, оставалось только его прикончить.

— Вот я этим и займусь, — все тем же ликующим тоном сообщил Сент-Андре.

Лагард приостановился и оглянулся на Роншероля: хотел послушать, что тот скажет.

— А вот и нет! — со злодейской улыбкой отозвался великий прево. — Нужно повесить мерзавца. Он и будет повешен. Завтра же на рассвете. Клянусь Христом, он будет повешен у меня же во дворе, перед окнами моего дома!

Лагард успокоился и двинулся вперед. Но в этот момент остановился сам Роншероль и, дрожа, проворчал:

— Сдается мне, мы сворачиваем на улицу Тиссерандери…

— Смотри-ка, правда, а я и внимания не обратил! — соврал Сент-Андре.

Да, маршал солгал. На самом деле его охватила точно такая же дрожь, как великого прево, и он точно так же инстинктивно попятился, увидев, куда они пришли.

— Лагард! — странным голосом окликнул начальника Железного эскадрона великий прево. — Что, дом, куда мы направляемся, на этой улице?

— Кажется, да…

— Ладно. Пошли…

Они снова двинулись. Но Роншероль склонился к уху Сент-Андре и с ужасом прошептал: