Напоминание о преступлениях англичан было лишь предлогом. В плане разора король показал себя таким же решительным, жестоким и настойчивым во время войны в Руссильоне, уже не пытаясь оправдаться. 9 апреля 1474 года он сообщил из Санлиса губернатору Жану Дайону, что в Париже находятся два посла графа де Перпиньяна. Неизвестно, «явились ли они с добрыми предложениями или же желают обмануть и провести меня». Возможно, они просто хотели выиграть время и затягивать переговоры до тех пор, пока жители Руссильона не соберут урожай. Будем же хитрее: я задержу их здесь до первой недели мая, а вы в это время спешно отправляйтесь в Дофине и соберите сто копий. Вам потребуется только тысяча франков для начальных выплат, поскольку они будут лишь сжигать хлеба и производить опустошения, а затем вернутся обратно, а за это полагается платить по десять франков в месяц на копье. Этих денег будет достаточно, поскольку им потребуется всего восемь-десять дней. Но пусть все будет сделано к 25-му числу сего месяца, с превеликой поспешностью, чтобы вы пораньше сожгли их хлеб. Другой военачальник, Оде д'Айди, получил сто копий, чтобы «помочь вам делать 'гаст'». В мае Дайон получил новое письмо, такое же настойчивое, как и предыдущее: король исполнил свою роль и задержал каталонских послов даже дольше, чем обещал; он рад слышать, что замок Перпиньян находится в безопасности, но у него нет точных сведений о «гасте»: «И сотворите его так, дабы не пришлось туда более возвращаться, и чтобы не осталось ни единого дерева хоть с единым плодом, и ни единой непорубленной лозы, и чтобы все хлеба сожжены были». Три месяца спустя — новые инструкции, теперь уже герцогу Миланскому, который прислал ему морем подкрепления для поддержки королевских войск под Колиуром за неделю до Михайлова дня: «Прикажите военачальникам вашим, дабы те вели самую злую, лютую и жестокую войну, какую только возможно».

Лютая и жестокая война... Это были не доблестные сражения с врагом, не честный бой с людьми, вооруженными точно таким же образом, а грабеж населения, обреченного на голод. И здесь нельзя было пренебрегать ничем. Блокада дорог и портов, перехват караванов с продовольствием, пиратство и набеги — все это существовало с незапамятных времен. Военачальники и чиновники Людовика XI многократно использовали эти средства и зачастую добивались успеха. Война с англичанами и бургундцами на море была в основном войной пиратских набегов и захватов, и хотя о ней упоминается реже, чем о нападениях на пограничные или укрепленные города, она все же требовала немало сил и денег. Из портов на Ла-Манше, особенно Арфлера, регулярно отправлялись каперские корабли, и продажа захваченной добычи была весьма прибыльным делом. Чаще всего король открещивался от капитанов пиратских кораблей, но все знали, как обстояло дело. В последние годы царствования пиратские набеги поддерживали походы против бургундцев и приняли удивительный размах: в море выходили целые флоты, хорошо оснащенные и обстрелянные. В 1480 году корсар Кулон и «прочие морские волки» захватили именем короля почти восемь десятков фландрских кораблей, отправившихся за хлебом в Пруссию; был также захвачен весь улов селедки.

Экономическая и валютная война, разор, блокада и пиратство служили той же политике и были продиктованы теми же намерениями: уничтожать живую силу врага, нарушать его снабжение и сеять панику. Бесспорно, «гаст» являлся знаком времени. Натравить кутильеров, профессионалов разора, на поля, чтобы они вырубали деревья и сжигали урожай на корню или в амбарах, требовало, разумеется, меньше денег, не заключало в себе никакого риска, сулило верный успех и в конечном счете оказывалось более действенным и скорым приемом, чем ведение правильных военных действий. Как следует из писем самого короля, достаточно было сотни головорезов, чинивших разбой на протяжении десятка дней, чтобы сломить сопротивление.

Правда, такие войны велись не против других стран или других народов, а против так называемых мятежных принцев. Фрондеры из Лиги общественного блага сплотились против своего государя; графы д'Арманьяк и другие знатные рода с юга и из центра Франции присягнули королю. Снова взявшись за оружие против него, они стали считаться мятежниками, изменниками и клятвопреступниками. Людовик XI неукоснительно требовал, чтобы каждый вельможа, сдавшийся на его милость, получил прощение, только торжественно поклявшись на кресте Святого Лода из Анжера — реликвии, ценившейся выше всех прочих. Нарушить клятву значило провиниться перед Богом и оправдывало самую ужасную кару. Те же обвинения выдвигались против герцогов Бургундских, особенно Карла Смелого, которые не уважали неотъемлемые права французской короны в своих государствах и не соблюдали заключенные перемирия. И король, естественно, не упускал случая жестоко наказать чиновников, капитанов и даже простых крестьян и горожан, сражавшихся на стороне этих мятежников.

Во время своего первого военного похода, будучи дофином и командующим королевскими войсками, он захватил 8 июля 1437 года, после осады, длившейся не больше недели, Шато- Ландон, который еще удерживали англичане. Вопреки мнению своих капитанов, он велел повесить английских солдат, а в назидание толпе — обезглавить на городской площади французов, уличенных в «сочувствии» врагу; таких оказалось много. Впоследствии, кажется, он уже не был так суров: например, при взятии Монтеро, где после скорого суда были казнены только наиболее скомпрометировавшие себя представители знати; тогда он явно ограничился тем, что придал некую видимость законности обычному сведению счетов. Но в сентябре 1441 года, под Крейлем и Мобюиссоном, приведенный в ярость долгим сопротивлением англичан, которые сражались две недели подряд, он решил заставить их заплатить дорогую цену и не давать пощады. Множество людей были убиты сразу или в погребах и чуланах, где они прятались; прочие взяты в плен и отведены в Париж, «на хлебе и воде, скованные по двое... как свора охотничьих собак... и каждый был одет в лохмотья, и шли все босые»; там их обложили огромным выкупом или утопили в Сене на глазах у всего народа, связав по рукам и ногам, «как собак, безо всякой жалости». 15 августа 1443 года, войдя в Дьеп, дофин велел казнить всех французов, состоявших на службе у врага, а также нескольких англичан, «покрывавших его бранью» во время штурма; получилось целых триста человек из гарнизона в четыре или пять сотен.

Осадная война, во время которой враги часто находились лицом к лицу в течение дней, недель и даже месяцев, накаляла страсти и обостряла желание отомстить гораздо больше, чем обычные сражения между двумя линиями всадников. Не все люди, втянутые в это невеселое предприятие, были бойцами; они наблюдали за действиями друг друга, перекликались, перебрасывались насмешками и оскорблениями. Они использовали всевозможные приемы, даже нечестные, жестокие: огонь, артобстрел, подкопы и глухая блокада — с одной стороны; неожиданные вылазки в противоположный лагерь во время отдыха, засады, метание камней с крепостных валов — с другой. Может быть, некоторые капитаны слышали о боях между итальянскими городами во времена войн гвельфов и гибеллинов, когда оскорбительные выкрики, попытки подорвать решимость противника демонстрацией силы и выставить его в смешном виде шутовскими спектаклями были частью военного искусства. В те времена осажденные сбрасывали со стен нечистоты и протухшее мясо, чтобы вызвать эпидемии. Во всяком случае, капитаны знали, что их люди, маясь от безделья и безысходности, не получив трофеев, страдая от холода, а порой и от голода, несущие серьезные потери, думали лишь о том, как отыграют-ся во время штурма на тех, кому недостало ума уступить раньше. Завоеванный город, выломанные ворота, дома, отданные на разграбление, беззащитные женщины и дети — это было лучшим полем для торжества, грабежа и насилия, чем обычное поле битвы вечером после победы.

У современников эти долгие осады вызвали более сильный и длительный отклик, нежели столкновения между отрядами конников или лучников. Почти у всех осад был ужасный конец: победители врывались в город, который так долго их дразнил; командиры не пытались их сдержать и даже опережали события, отдавая тотчас исполнявшиеся приказы, — это было наградой солдатам и поучением другим, кто вздумал бы сопротивляться слишком долго. Мужественное сопротивление расценивалось тогда победителями не как военный подвиг, доблестный поступок, достойный уважения, а как преступное упорство. За победой следовало наказание.