Ярмарку Сен-Ромен в Руане в ноябре 1468 года продлили до шести рабочих дней. За полгода, с февраля по июль 1470 года, Людовик создал две ежегодные ярмарки в Турно-не и одну в Шартре, подтвердил большие торжища в Сен-Максане и две ярмарки в Ване (Лангедок), дарованные Карлом VII в 1455 году. Подобные вмешательства позволяли ему контролировать ярмарочную торговлю в стране, назначать места и даты проведения ярмарок, чтобы избегать чересчур острого соперничества. Жителям Монвиля в бальяже Руана, которые сообщили ему в марте 1473 года, что в их городок каждый год в декабре приезжает много купцов на праздник Зачатия Богородицы, позволили создать ярмарку при том условии, чтобы никакой другой не было на четыре лье в округе. В городе Арк под Дьепом до того момента проводились две ярмарки — в июне на святого Варнаву и в январе на святого Винцента, а еще рынок по субботам; но в городке Анвермейль, в Дьепе и в полулье оттуда рынок также открывался по субботам, поэтому рынок в Арке «отменили»: его перенесли на понедельник, если только в этот день не проводится других торжищ в пределах четырех лье. Сеньор де Давенкур из Пикардии пожаловался королю: его трехдневная ярмарка на святого Михаила в конце сентября терпит конкуренцию со стороны ярмарки Катенуа и других вольных ярмарок в округе, а посему она обезлюдела и не приносит дохода. Ему разрешили перенести ее на зиму, на День святого Мартина.

В результате каждому становилось ясно, что власть короля простирается повсеместно, до самых дальних уголков страны. А уж когда конфликт возникал между гораздо более важными интересами и общинами, чей голос звучал достаточно громко, решения подолгу взвешивались и принимались после расследования и сопоставления. Нужно ли сохранить некоторые привилегии и статус- кво? Или наоборот — открыть другие пути и торговые маршруты? Последнее слово оставалось за королем. Три ярмарки в Пезена и две в Монтаньяке уже давно оставались единственными на тридцать лье в округе, и их жители выиграли дело против граждан Безье, Люнеля, Нима, Алеса, Милло и даже Авиньона, которым пришлось отменить свои ярмарки или перенести их дату. В феврале 1471 года, под угрозой со стороны Бокера, они обратились к королю, который, в ответ на их четко аргументированную просьбу, повелел запретить ярмарки в Бокере и торжественно напомнил об обязательстве не проводить ярмарок на тридцать лье в округе.

Вмешательство в экономику широко практиковалось еще Карлом VII и Жаком Кёром и его подручными. Но теперь оно восторжествовало окончательно, хотя, конечно, и противоречило множеству частных интересов и успешной работе многих предприятий либо из-за некомпетентности, либо из-за ненасытности их руководителей. Не вызывает сомнений, что возникшая тогда практика и государственные структуры определили концепцию предприятий и менталитет в стране на целые века вперед. Сказать, что в конечном итоге это обернулось во благо, значит сделать спорное заявление. Здесь нам важнее задержать внимание на обстоятельствах того времени и отметить, что самодержавные меры короля, его решимость и даже его упрямство отвечали некоторым ожиданиям. Столетняя война, а еще более гражданские войны и разбой, порождение безвластия, разорили страну. Опустошенные и невозделанные земли, болота, заброшенные фермы, выкопанные пограничные столбы и споры о правах собственности — многие думали, что только король сможет преодолеть все эти беды своей властью, восстановив порядок и заставив исполнять строгие указания.

Людовик велел «продать с молотка» необитаемые владения. Трижды — в 1467, 1470 и 1477 годах — он провозглашал в своих ордонансах, что орудия труда землепашцев не могут быть конфискованы землевладельцами, а также ростовщиками, требующими возврата задолженностей. Он запретил купцам, заимодавцам и спекулянтам покупать хлеб на корню и продавать его до августа. Однако это участие к крестьянам, задавленным долгами и угрозой лишиться всего, имело свои границы, ибо король выказал себя решительным сторонником более рационального, более рентабельного землепользования, а потому поощрял «огораживание» лугов для развития животноводства, в частности овцеводства. Это «огораживание», которое тогда уже коренным образом изменило сельский пейзаж в нескольких графствах Англии, посягало на коллективные права сельских общин, например на право «вольного выпаса», позволявшее каждому, даже последнему бедняку, пасти свой скот на землях, оставленных под паром. Однако королевские агенты не отступали, и король лично вмешался, чтобы поддержать своего верного Коммина против жителей одного из его владений — Савиньи.

С другой стороны, для того чтобы вдохнуть больше жизни во французскую экономику, Людовик постоянно пользовался своей властью, намереваясь продвигать или контролировать развитие торговли, промышленности и добычи полезных ископаемых. Он часто напоминал о необходимости не терять из виду «торговлю — источник богатства, плодородия и изобилия». Он «ясно видел по опыту», что страны, ведущие активную торговлю, были самыми богатыми и «обильными», что благодаря негоции и перевозке по морю и по суше больших караванов многие соседние страны обеспечивали свое население, «которое иначе пребывало бы в праздности», честной и доходной работой. Эти страны были богаче других во всем, и даже в народонаселении, «а оное есть наибольшая слава и счастье для государя, коего ему должно желать». Но в нашем королевстве, говорил он, в частности в Дофине, товарообмен еще недостаточен, нестабилен и мало распространен, поскольку до сих пор благородному сословию не было позволено заниматься коммерцией, не поступаясь правами дворянства, а королевским чиновникам, принцам и служителям Церкви — не подвергаясь преследованиям по суду и штрафам. Поэтому он своим эдиктом, ордонансом и государственным уложением приказал, чтобы отныне все его подданные, какого бы роду они ни были, могли торговать на суше и на море, не лишаясь своих сословных прав, должностей, достоинств и прерогатив.

Эти меры явно были продиктованы заботой о восстановлении и дальнейшем развитии экономики страны, разоренной и ослабленной за долгие годы беспорядков. Людовик не боялся действовать вопреки привычкам, которые он считал дурными. Но его действия выражали и совершенно твердое намерение все подчинить своему собственному контролю. Они свидетельствуют не только о желании сохранить унаследованную страну, хорошо ею править и защищать права каждого. Людовик был не судьей, а деятелем, убежденным в том, что мир и процветание в королевстве зависят от вмешательства государства.

Его времена, похоже, еще не настали, но он сделал больше, нежели просто наметил путь.

История несчастных Жана Балю и Гильома де Арокура, арестованных без всякого почтения к их сану и брошенных в темницы, испытавших на себе суровую жестокость и насмешки господина, изложена во всех учебниках. Кое-что, как обычно, выглядит чистой воды вымыслом. Однако нельзя не видеть в Людовике XI короля, подозрительного до безумия, одержимого страхом заговоров и