принять тридцать шесть ребятишек.

— А когда я смогу приехать?

— Не знаю, дорогой. В любое время, как только пожелаешь. Или лучше подожди немного, вот мы начнем, сориентируемся немного. Наверное, я буду крутиться как белка в колесе.

Выяснилось, что это было еще мягко сказано. Саманта даже не представляла себе, насколько будет занята. Каждое утро она была завалена работой: приходили письма от врачей, просьбы от родителей, — а потом целый день вместе с Джошем обучала ребятишек. В одной из заявок на грант она заказала специальные седла для детей- ипвалидов. А получив пятьдесят штук, подала заявку еще на пятьдесят, подозревая, что вскоре они понадобятся. В работе с детьми Сэм проявляла безграничное терпение, занимаясь с группами по два — три человека. И всякий раз происходило одно и то же: сначала дети, сев верхом, испуганно вцеплялись в переднюю луку седла. Но потом Джош начинал прогуливать лошадь, дети чувствовали удивительную свободу, движение захватывало их, возникало впечатление, будто они не сидят, а ходят, и в конце концов ребятишки визжали от радости. Наблюдая за ними, Сэм не могла совладать с волнением и неизменно приходила в восторг, а Джош и другие ковбои украдкой смахивали слезу.

Все дети полюбили Саманту, и, подражая старым ковбоям, которые два с лишним года назад прозвали ее за выгоревшие на солнце волосы Белогривкой, тоже стали называть ее так. Где бы она ни появлялась в своем инвалидном кресле: на занятиях с психотерапевтами, в бассейне или в хорошеньких маленьких домиках, где принималась стелить их постели или прибираться в комнатах, — везде слышались крики:

— Белогривка!.. Белогривка!

Сэм за всем успевала следить, а вечером в столовой, где питались все, включая Саманту, велись бесконечные споры по поводу того, кто сегодня будет сидеть за ее столом, кто сядет справа, кто слева. А сев в кружок у костра, спорили, кто будет держать Сэм за руку. Самым взрослым пациентом был шестнадцатилетний мальчик, который поначалу угрюмо молчал и держался враждебно; за полтора года он перенес двенадцать операций на позвоночнике: парень катался на мотоцикле и попал в аварию, а его старший брат погиб. Однако, проведя четыре недели на ранчо, парнишка преобразился. Рыжий Джеф стал его наставником, и они быстро подружились. Младше всех была семилетняя шепелявая девочка с огромными голубыми глазами, на которые то и дело наворачивались слезы. У нее с рождения вместо ног были култышки. Она еще не до конца преодолела свой страх перед лошадьми, но уже прекрасно играла с другими детьми.

Порой, изумленно оглядевшись — лето было в разгаре, и детей на ранчо прибавилось, — Сэм поражалась тому, что ее не угнетает присутствие стольких калек. Когда‑то лишь совершенство казалось ей нормой, и она не справилась бы ни с одной из трудностей, которые сейчас возникали на каждом шагу и были частью обычного существования: некоторые дети отказывались общаться с окружающими, протезы не подходили, на ранчо подчас попадали четырнадцатилетние подростки, которым нужно было менять бумажные подгузники, инвалидные кресла застревали и не ехали вперед, тормоза ломались… Порой Саманта изумлялась, как она со всем справляется, но самым удивительным было то, что это стало ее особым стилем жизни. Она мечтала иметь детей, и ее молитвы были наконец услышаны: к концу августа на ранчо было пятьдесят три ребенка. Затем она сделала еще одно нововведение. Саманта получила очередной Грант, купила специально оборудованный школьный автобус и договорилась с местной школой насчет того, что после Дня труда ребятишки, приехавшие на ранчо, смогут ездить на занятия. Для многих детей это была возможность впервые вернуться в школу и оказаться среди нормальных детей, и Сэм считала, что это хорошая психологическая тренировка перед отъездом домой. В общем, Сэм продумала почти все, что только можно, и когда в конце августа ее навестили Чарли и Мелли, они были совершенно потрясены увиденным.

— Сэм, о тебе еще не писали в газетах? — Чарли завороженно глядел на подростков, которые возвращались под вечер домой после конной прогулки по холмам.

Большинство детей обожало лошадей. Сэм и в этом плане проявила крайнюю предусмотрительность: они с Джошем тщательно отбирали самых смирных животных, которые внушали бы седокам чувство уверенности.

Однако Сэм в ответ на вопрос Чарли покачала головой.

— Я не хочу рекламы, Чарли.

— Почему? — удивился Чарли, приученный к рекламе и шумихе в Нью — Йорке.

— Не знаю. Наверное, мне так больше нравится. Мы живем тихо и спокойно. Я не хочу показухи. Мне хочется просто помогать детям.

— Ну, это у тебя получается на «отлично»! — Чарли расплылся в улыбке, поглядывая на Мелли, которая догоняла малышку Сэм, бежавшую по дорожке. — В жизни не видел таких счастливых детей. Им у тебя хорошо, правда?

— Надеюсь.

Детям, да и родителям, а также врачам и прочим работникам действительно было хорошо у Саманты. Она претворила мечты в жизнь. Дети получали максимум свободы, родители обретали надежду, врачи могли осчастливить убитых горем родителей и детей, а жизнь других работников ранчо становилась куда более осмысленной. И почти всегда на ранчо были дети, ради которых и стоило все это затевать. Бывало, конечно, что к ним попадали ребятишки, которым не могли помочь даже самые заботливые психотерапевты и наставники. Бывали случаи, когда даже любовь и терпение Сэм не давали желаемого результата. Это происходило в тех случаях, когда дети были еще не готовы принять помощь, не дозрели до нее, а порой — такое тоже встречалось — было понятно, что они не дозреют никогда. Сэм и ее коллегам было тяжело признать, что они не в состоянии помочь ребенку, но они все равно старались как могли, старались до последней минуты, до отъезда ребенка с ранчо. Удивительно, что, несмотря на скопление увечных детей, на ранчо всегда царило веселье, слышались смех и восторженные крики, мелькали улыбающиеся лица. Сэм и сама никогда еще не чувствовала себя такой счастливой и умиротворенной. И теперь, встречаясь с хозяевами или работниками других ранчо и отбирая новый персонал, она спрашивала людей только о том, что непосредственно касалось дела. Бесконечные и бесплодные поиски Тейта прекратились. Саманта спокойно говорила, приводя в уныние Чарли, что ее удел — всю жизнь быть одной и заниматься только ранчо и «своими детишками». Казалось, ей больше ничего не нужно, и Джош любил приговаривать, что это ужасное безобразие. В тридцать два года Сэм по — прежнему отличалась изумительной красотой, и Джошу больно было осознавать, что она одинока. Сэм никем из мужчин не интересовалась и вела себя очень осторожно, стараясь не подавать надежды одиноким отцам пациентов и врачам, которым она нравилась. Она считала, что для нее личная жизнь больше невозможна, это навсегда закрытая дверь. И все же она не вызывала жалости, ведь Сэм постоянно была окружена детьми, которые ее обожали и которых она искренне любила.

Дело было в октябре, день выдался необычайно теплый, Саманта чем‑то занималась во дворе, и вдруг ее позвали в контору — принять необычного пациента. Его направил на ранчо судья Лос — Анджелеса, услышавший о деятельности Сэм. За «обучение» мальчика должен был платить суд. Сэм знала, что он приедет утром. Знала и то, что история мальчика довольно своеобразна, однако социальный работник сказал ей по телефону, что объяснит все на месте, когда они приедут. Сэм заинтриговали его слова, но в то утро у них с Джошем были кое — какие дела, и она не захотела поджидать ребенка в конторе. До возвращения детей из школы ей еще предстояло выполнить кучу дел. В тот момент на ранчо проживало шестьдесят один человек. Сэм уже решила, что на ранчо можно будет разместить максимум сто десять детей. Что ж, пока еще есть возможности для расширения численности.

Когда Джеф пришел за Самантой — она беседовала с Джошем, остановившись возле джакузи, — он посмотрел на нее как‑то странно. И, вернувшись в контору, Сэм поняла почему. В маленьком сломанном инвалидном кресле сидел съежившийся светловолосый мальчик с огромными голубыми глазами; руки его были сплошь в синяках, и он судорожно прижимал к себе старого плюшевого мишку. Увидев его, Сэм чуть не ахнула — настолько он был не похож на остальных. За последние пять месяцев она перевидала множество увечных детей: приезжая на ранчо, они плакали, хныкали, упрямились, капризничали. Им не хотелось ходить в школу, они боялись лошадей, не понимали, с какой стати они должны теперь сами стелить себе постели, но при всех различиях этих детей роднило одно: они были обласканы и даже заласканы родителями, которые души в них не чаяли и страшно переживали, что судьба так жестоко обошлась с их любимыми крошками. Никогда еще на ранчо не попадал столь откровенно нелюбимый ребенок, малыш, чьи