…Иностранное слово «туристы» было совершенно новым для Оке, однако оно очень быстро навязло ему в ушах, словно назойливое жужжанье толстого шмеля.

Мандюс продал не только домик под елями, но и луга с зелеными рощами между шоссе и заливом – самые красивые во всей округе. Теперь здесь появилось новое строение с верандой во весь фасад, над которым усердно трудились маляры.

– Этот ресторан, говорят, сам «король» строит, – с почтением в голосе сказала бабушка, проходя мимо с Оке.

Она, конечно, имела в виду не того обвешанного орденами мужчину с золотыми эполетами, с широкой лентой через всю грудь и острыми усиками, которого можно было увидеть на олеографиях в крестьянских домах или на дешевых кофейных подносах, украшенных овальными изображениями многочисленной семьи Бернадотов.[10] Тот монарх был чуть ли не сказочной фигурой, пребывавшей в продолговатой стране за морем, о которой Оке имел самое смутное представление. Зато «готландский король» воплощал в своем лице весьма ощутимую власть и силу, в чем убеждался рано или поздно каждый житель острова. Седой, толстобрюхий судовладелец был хозяином пароходных линий, железных дорог и туристских гостиниц. С каждого человека и с каждого места груза, прибывавших на пристань Висбю. его компания собирала немалую дань – либо непосредственно, либо через многочисленные извилистые ручейки торгового оборота.

– Не пойму я что-то, на чем он только рассчитывает нажиться в нашем захолустье, – говорила бабушка. – Нет у нас здесь ни старинных церквей, ни развалившихся монастырей – ничего такого, ради чего богатые люди готовы весь свет объехать, лишь бы увидеть.

Однако на этот раз бабушка ошибалась. В Мурет имелись самые настоящие памятники древности. Около леса, неподалеку от высоких белесых гребней Стурхауен, можно было увидеть четырехугольные углубления в земле и остатки каменной кладки.

Имелись и достопримечательности другого рода; например, Лизин луг – сырая, мшистая, поросшая осокой прогалина, постепенно переходившая в болото. Здесь между двумя высокими соснами находилась глубокая яма с темной гнилой водой – старый колодец. Доведенная до отчаяния нищетой и одиночеством, Лиза Кваст утопила в нем своего новорожденного ребенка.

В лесных зарослях, поглотивших заброшенные хутора, попадались кустики смородины с кислыми ягодами и одичавший, несъедобный крыжовник. Об этом Оке узнал от Тюнвор. Однажды она увильнула от присмотра за младшими и показала ему все потайные ягодные места, заставив поклясться, что он никому не откроет ее секрет.

В то лето автомобили стали обычным явлением в Мурет. Густые облака пыли застилали все дороги, ложась серой пеленой на зелень по обочинам. Бабушка припомнила слышанное в детстве предсказание, что когда телега поедет без лошади – того и жди, конец света настанет. Молва приписывала это предсказание неведомой древней прорицательнице.

– Моя мама никак не могла себе представить, чтобы это было возможно. А вот мне удалось увидеть такие телеги! – говорила бабушка гордо; близость конца света ее явно не пугала.

Но Оке после этого каждый день ждал, что земля вдруг свернется сухим листком или рассыплется черной пылью у него под ногами. Ведь прорицательница была не какая-нибудь там заурядная цыганка- гадалка, из тех, что читают по ладони и предсказывают судьбу на картах. Она безошибочно предсказала исход мировой войны, хотя жила за много столетий до нее! Оке пытался выяснить подробности деятельности этой поразительной особы, но безуспешно. Где она жила – здесь, в Нуринге, или, может быть, в Бредвика? Никто не мог дать ему точного ответа, хотя все отлично знали, что именно она предсказывала и как удивительно все сбылось.

Бабушка склонялась к тому, что ворожея нездешняя, и с полным убеждением утверждала, что вместо одной ноги у нее была гусиная лапа. Оке пытался представить себе прорицательницу по бабушкиному описанию, однако гусиная лапа все время сбивала его с толку.

…Особенно остро пахло бензином в том месте, где начинался проселок, соединявший шоссе с дюнами. Здесь останавливались огромные туристские автобусы из Висбю, и тем из пассажиров, которые хотели полюбоваться видом с гребней дюн, приходилось продолжать путь пешком.

Случалось, какой-нибудь самонадеянный автомобилист пытался одолеть холмы на своей машине, но колеса неизменно завязали в песке, и потом приходилось немало повозиться, чтобы выбраться назад. В таких случаях ребятишки отваживались подойти поближе; обычно же они разглядывали чужаков с почтительного расстояния.

Оке страшно пугался, когда приезжие вдруг заговаривали с ним. Они говорили так быстро, что он ничего не успевал понять и отвечал лишь мучительным молчанием.

Хак и не дождавшись, когда он сообразит в чем дело, они презрительно или сочувственно пожимали плечами и обращались к ребятишкам постарше, которые уже ходили в школу и лучше разбирались в удивительном наречии шведов с материка.

Раньше готландский диалект годился на все случаи жизни, теперь же вдруг получалось, что говорить на нем так же неприлично, как сморкаться в пальцы. И если Оке тем не менее каждую свободную минуту торчал у автобусной остановки, то не только потому, что его привлекали машины, – всем существом он прислушивался к разговорам туристов, стараясь освоить их непривычный говор.

Пытаясь понять, что могло привлечь приезжих в нурингское захолустье, бабушка совсем упустила из виду песчаный пляж залива Скальвикен. Он протянулся светлой дугой почти на пять километров от лесистого мыса Рёрудден до бурых скал Архаммарен. Со стороны лодочной пристани, где обычно купались Гюнвор и ее младший братишка Бенгт, люди на пляже казались роем черных мурашей, и дети не могли понять, почему приезжие теснятся на таком маленьком клочке.

Несмотря на размолвку с Финой, бабушке приходилось просить лагговских детей присматривать за Оке, когда он убегал с ними к заливу. Вдоль берега тянулась широкая отмель; однако случалось, что течение увлекало в море даже умелых пловцов. При малейшем волнении у песчаных кос начинал бесноваться коварный прибой.

Далеко-далеко от берега небо спускалось прямо в море, а на полпути до четкой линии горизонта лежал островок Рёрхольмен. Окаймленный желтой полоской песчаного берега, с маленьким пригорком на одном конце, он напоминал длинную баржу. Такие баржи перевозили по морю известняк. Только они держались подальше от берега, так что не было видно даже кончиков мачт. Моряки боялись Длинных подводных скал, тянувшихся от острова в море, словно щупальцы морского хищника.

Над мхом и порыжевшей травой возвышалась одинокая иссохшая сосна. В былые времена она служила наблюдательной вышкой мародерам, грабившим суда, которые терпели крушение на далекой Восточной мели. Эта сосна производила странное впечатление на голом островке и раньше, когда стояла с зеленой кроной и в ее стволе еще бродили живые соки; теперь же она казалась призраком, воздевшим к небу иссохшие руки и бросающим вызов всем непогодам.

На мысу Рёрудден стоял сарайчик – общее владение двух живших здесь крестьянских семей. Он никогда не запирался, и в нем постоянно ночевали рыбаки. Одни лишь чайки протестовали против этого вторжения, наполняя воздух хриплыми криками, шорохом крыльев и мельканием белых грудок, когда рыбаки подходили к берегу.

…Слабый ветерок донес через весь залив глухой гул с юго-запада.

– Слушайте, из пушек стреляют! – крикнул Оке взволнованно.

Он лихорадочно сооружал песчаный барьер. Бенгт был настолько занят укреплением угловой башни, что ему некогда было отвечать. Курчавые волосы взмокли на висках, упрямо стиснутые губы придавали ему забавное сходство с дедушкой Лаггом.

Морская волна отступила назад, напоровшись на крепость, но это была лишь коварная военная хитрость. Собравшись с силами, она ринулась в новую атаку. Стены и башни растаяли, зеленые пушечные стволы поплыли по воде, и защитники крепости отступили к береговой дюне, чтобы изготовить там из осоки сабли и мечи.

Гюнвор сидела тут же рядом, посыпая голые ноги горячим песком. Снова раздался гул, заставив ее зябко вздрогнуть:

– Гром гремит!

– Что же ты не бежишь домой прятаться в чулан? – спросил Бенгт с презрением. – Ты видишь хоть одну