– Признал?! Разве это противозаконно – знать фамилию человека из фирмы, с которой тебе приходится иметь дело по работе? – вмешался он.

Следователь уставился ему в глаза:

– Какой процент получал Андерссон с украденного?

– Ук-украденного? – Оке заикался от удивления.

Ему стало даже жарко от такого обвинения.

– Я не крал никаких велосипедов! – выкрикнул он сердито.

Альм улыбнулся холодно и победоносно.

– Откуда Андерссон знает, что речь идет о краже велосипедов? – спросил он язвительно.

Оке прикусил губу. Дурак, попался в первую же ловушку!

– Нетрудно догадаться…

– На допросах не догадываются! Все, что вы говорите, может быть использовано против вас на суде.

– Я подумал, что раз тут замешан Левин, значит дело касается велосипедов.

– И, значит, Андерссон знал, что Левин имеет дело с краденым добром.

– Ничего я не знал! – возразил Оке.

– Ладно, не изворачивайтесь. Лучше выкладывайте все, что знаете!

Следователь решил не давать ему опомниться. Он настойчиво задавал Оке одни и те же вопросы. Почему Андерссон был так уверен, что речь идет именно о краже велосипедов?

Телефонный звонок дал Оке небольшую передышку.

– Да, это Альм, – ответил следователь. – Нет… еще нет… В самом деле?… Тогда я сейчас же приду.

Он вышел. Допрос продолжал Боргелин.

– У Андерссона никогда не появлялось подозрений, что с предприятием Оскарссона не все чисто?

– Пожалуй… иногда мне казалось, что он ведет себя как-то странно, – признал Оке.

– Что заставляет Андерссона защищать Оскарссона?

Оке замолчал, подавляя нарастающее возмущение. Все, что он говорил, и в самом деле оборачивалось против него – его слова толковали совершенно иначе.

– Ну-у?! Выкладывайте!

– Я ничего не крал!

– И не получали денег от Оскарссона или Левина за определенного рода сведения и услуги?

– Нет.

Боргелин закурил новую сигарету и пустил задумчиво клуб дыма к потолку.

– Андерссон проголодался? – спросил он несколько приветливее.

– Я ничего еще не ел сегодня.

– Сейчас я закажу сюда завтрак.

Вскоре вошла девушка с подносом. Картофель, жареная селедка… Прибора Оке не дали – одну только ложку, и у него быстро пропал аппетит, когда он принялся за костистую рыбу. Неужели полицейские и в самом деле боятся, что он зарежет или заколет их, если ему дадут вилку и столовый нож?

Он как раз закончил еду, когда в кабинет вернулся Альм.

– Ну как, Андерссон заговорил начистоту?

– Нет, продолжает запираться, совсем как маленький, – ответил Боргелин.

– Отведите его в арестантскую.

– Там сейчас все переполнено.

– Тогда, пожалуй, стоит сразу же отправить его в предварительное заключение.

Тюрьма находилась во флигеле – в каждом этаже не более десяти камер. Здесь Оке передали в распоряжение старого надзирателя, в меру сурового и в меру приветливого, втянувшегося в тюремный распорядок так же, как втягивается в свою работу лошадь, развозящая по утрам пиво по кафе и магазинам.

– Давай сюда галстук и ремень! – скомандовал он.

Оке никак не мог привыкнуть к мысли, что находится в тюрьме по подозрению в соучастии в воровской шайке. Но вот за ним захлопнулась дверь камеры, и он механически приступил к исполнению обряда, столь же древнего, как сама тюрьма.

Камера насчитывала четыре шага в длину и неполных три в ширину. В ней царил полумрак – свет поступал только из небольшого окошечка под самым потолком.

Серый цементный пол и почти такие же серые, облупившиеся стены. На треугольной полке в углу – зеркало, тазик и эмалированное ведро. Под полкой на полу – ночной горшок.

«Жратва!» – начертал какой-то самоистязатель большими буквами на некрашеном, потертом столе, стоявшем у стены. Оке взял табуретку и уселся в самом светлом углу камеры.

За железной решеткой виднелось лишь голубое небо. Хоть бы тучка появилась или пролетела птица и заполнила это пустое пространство! В конце концов он не устоял – подвинул к окошечку табуретку и стал на нее.

Внизу простирался фруктовый сад, сквозь листву отсвечивали зеленым и красным дозревающие яблоки.

– Фьюю!

В отверстии в стене напротив показалась чья-то голова. Это окошечко было больше и расположено ниже, чем в старомодной камере Оке.

Звук тяжелых шагов в коридоре заставил Оке быстро соскочить на пол, но надзиратель уже успел заглянуть в глазок. Скрипнул в замке ключ, и дверь распахнулась.

– В окно смотреть запрещается! Разве вы не прочитали правила? – загрохотал он.

Оке смягчил его гнев, немедленно принявшись изучать первый пункт правил внутреннего распорядка.

«По сигналу подъема заключенный быстро встает, убирает постель, поднимает кровать к стене, одевается и умывает лицо и руки».

А шею что же – запрещено умывать? И что случится, если сначала умоешься, а потом станешь одеваться?

«Во время богослужения заключенный должен соблюдать тишину и спокойствие», – предписывалось далее, но кто-то подправил буквы, и получилось «черт должен соблюдать тишину и спокойствие».

Внезапно с нижнего этажа донесся свисток, затем чей-то голос крикнул:

– Приведите двадцать первого!

Это был номер камеры Оке, и надзирателю пришлось снова отпирать дверь. В коридоре его встретил Боргелин и провел в подвальное помещение.

– Нам нужно посмотреть кое на что, – сказал он, открывая железную дверь, за которой размещался склад.

Здесь висели сотни велосипедов.

– Андерссон может сказать, чей это велосипед? – спросил полицейский, указывая на один из них.

– Это мой собственный.

– Это понятно. Но где он украден?

– Я купил его.

Боргелин никак не реагировал на его ответ и начал изучать велосипед.

– Тонкая работа, ничего не скажешь, хотя лучше уж было не подделывать номер. Сразу заметно.

– Я купил его у Оскарссона, не зная, что он краденый.

– В самом деле? Андерссон может доказать, что купил этот велосипед? – заинтересовался Боргелин.

Оке подумал.

– Это должно быть видно по ведомости зарплаты. Я получил велосипед в рассрочку, и Оскарссон вычитал у меня из жалованья по пятерке каждую неделю.

На этом допрос закончился. Оке вернулся в свою камеру. Прошел час, а то и два в неопределенном ожидании. Затем дверь еще раз открылась, и вошел надзиратель, неся галстук и ремень Оке.

– Вас выпускают. Надеюсь, мы больше здесь не увидимся, – сказал он доброжелательно.