лучшего, – ответил человечек с библейским именем.

Хольм достал из бумажника нечто вроде билетной книжечки и вырвал оттуда пару красных листочков:

– Можете пойти перекусить, а я пока присмотрю за магазином.

Иосиф принял купоны и сказал как бы мимоходом:

– Мне бы еще пятерку деньгами, на чаевые и сигареты.

– И на пиво, разумеется?

Иосиф получил смятую бумажку и поклонился.

– O ты, апостол трезвости Северных стран, пусть твои верблюды никогда не страдают от жажды! – провозгласил он торжественно.

Пораженный Оке последовал за ним в столовую «Стюре» на втором этаже большого углового дома на одной улице с букинистической лавкой.

Белые скатерти еще не успели украситься жирными пятнами, на большом столе стояло несколько высоких ваз со свежими цветами, и все помещение производило впечатление покоя и порядка – горячий час ленча еще не наступил.

– Венский шницель… Какая роскошь! Подумать только, в таком заведении! – комментировал Иосиф, изучая меню.

Оке не знал, что кроется за этим замысловатым названием, и хотя никогда не считал вареную треску, даже только что выловленную им самим, особенным лакомством, с явным облегчением обнаружил, что в меню есть блюдо, знакомое и ему. Правда, к рыбе подали прибор, в котором запутаться было почти так же легко, как в названии «венский шницель». Он чуть не полез в масло рыбным ножом!

Справившись с одним затруднением, Оке тут же столкнулся с другим. Как обращаться к Иосифу? Ведь он не знает его фамилии. Собеседник быстро заметил, что Оке с трудом подбирает слова для ответа на его оживленную болтовню, и тут же нашел выход:

– Будем на «ты», как товарищи по работе, хотя я и постарше тебя, парень.

– Как хочешь… А как твоя фамилия?

Иосиф глотнул пива и подмигнул:

– Меня здесь, в Клара, так давно зовут Иосифом, что я уж почти забыл, что написано в метрике. Кажется, Карл Петтерссон или что-то в этом роде.

Оке рассмеялся. Похоже, он начинал осваиваться с манерами Иосифа.

– Ну так… Скоро и Бруно Лильефорс[33]будет съеден, – сказал Иосиф, расплачиваясь, и указал на большую картину на противоположной стене.

Оке увидел знакомые но репродукциям изгородь, лису и птичку. Но почему это произведение искусства висит здесь, а не в Национальном музее? Или великий анималист был настолько привязан к этому мотиву, что только и рисовал лис с вальдшнепами в зубах?

– Что ты хочешь этим сказать – «Лильефорс съеден»?

– Купоны уже кончаются. Когда эта столовая открывалась, Хольм обменял своего «настоящего Лильефорса» и остальные картины, которые ты здесь видишь, на целую пачку купонных книжек. Это было на закате эры торговли произведениями живописи. Теперь, кажется, сбыт музыкальных шедевров тоже допевает свой последний куплет. Посмотрим, что последует затем… Хотя это будет уже без меня.

– Ты хочешь уходить?

Иосиф пожал плечами:

– Меня увольняют с первого ноября. У Хольма ведь нет работы для двоих.

Оке ощутил во рту клейкий вкус, как будто еще пережевывал не совсем свежую треску. Не так представлял он себе свои первые шаги на трудовом поприще. Когда Хольм предложил ему питание и жилье, а также необходимые деньги на одежду во время ученичества, Оке счел, что это не так уж плохо для деревенского парня, совершенно не знакомого с искусством продажи музыкальных инструментов, нот и книг. На деле же оказалось, что он лишил старшего товарища не только работы, но и жилья, согласившись на такую оплату. Иосиф уже успел рассказать ему, что приютился на диване в конторке.

– Не гляди так мрачно, юноша! Я всегда устроюсь, – сказал Иосиф беспечно.

Когда они вернулись в лавку, Хольм спросил Оке, не устал ли он с дороги, и показал ему кровать в одном из углов книгохранилища – большой комнаты в квартире на втором этаже, которую букинист переоборудовал для своих целей.

– Можешь поспать часика два, – сказал Хольм и оставил Оке одного.

Оке даже не обратил внимания на то, что в его необычной спальне не было, собственно говоря, никакой мебели. Вдоль всех четырех стен до самого потолка выстроились книжные полки, уставленные всевозможными книгами – тысячами книг… Он был потрясен.

«Вот бы бабушка увидела меня сейчас! – подумал Оке в веселом возбуждении. – Она-то всегда тревожилась, что я слишком много читаю!»

Тут он вспомнил, как бабушка силилась ободряюще улыбаться сквозь слезы при прощании, и ощутил прилив острой грусти. Он стал около одного из двух высоких голых окон и выглянул на улицу. Как раз напротив в ряду домов имелся просвет. Тут и там на пустыре лежали грязно-желтые доски для лесов и покрытые суриком железные балки. На этом месте намечалось выстроить универмаг – стекло и бетон, в полном соответствии со вкусами конструктивистов.

Усталость склеивала веки и пронизывала тело. Однако обстановка для сна была здесь лишь немногим лучше, чем на каменоломне в разгар рабочего дня. Насосы на пустыре полным ходом качали воду, раздраженно рычали злые компрессоры, и, перекрывая все остальные звуки, раздавался стальной перестук пневматических буров.

Примерно каждую пятую минуту по улице с грохотом проезжал красный автобус. Оке лег и накрылся с головой, но каждый раз, как шофер переключал скорость, чтобы одолеть каменистый подъем, он просыпался. Прошло больше часа, пока ему наконец удалось забыться у мысли растворились в дремотном тумане.

Вдруг он увидел себя идущим по большому песчаному холму, покрытому сероватыми зарослями камыша. Это были его родные дюны, но не такие, какими он видел их, когда подрос, а из ранних детских воспоминаний. Все ближе наплывала стена с остроконечными башнями, подобно миражу в перегретом воздухе. Ему нужно было идти навстречу стене, но песок заполнил ботинки, и они стали тяжелые, как свинец. В одном месте в стене виднелся проход в виде арки, наподобие городских ворот Висбю. Вдруг тишину над сверкающими в солнечном свете песками разрезала пулеметная очередь; мимо Оке промчался смуглый человек, одетый арабом, и забежал в тень старых ворот. Он медленно повернул окутанное бурнусом лицо и раздельно произнес, обращаясь к Оке:

– Пусть твои верблюды никогда не испытывают жажды.

Пустыня исчезла; они шли вместе по площади, где над городом возвышалась ослепительно белая башня, напоминающая маяк. Сверху доносился гнусавый, монотонный голос. Оке старался не слушать, но голос упорно пробивался сквозь уличный шум. Внезапно Оке как-то сразу различил слова – и тут же проснулся; вечернее солнце, склонившись над расчищенным пустырем, смотрело ему прямо в глаза.

– «Аф-тон-бла-а-дет», «Алл-ле-ханда»! «Афтонбла-дет», «Аллеханда»!

Одноногий газетчик на Дрбттнинггатан выкрикивал названия вечерних газет.

Дверь в коридор осторожно открылась, и со стороны лестничного окна донесся шлепающий звук, как будто выбивали ковры. Иосиф, выйдя на двор, выколачивал пыль из книг, беря по четыре – пять штук в каждую руку и ударяя ими друг о друга.

– Ты не спишь? – спросил негромко Хольм, заглядывая в книгохранилище.

Голос звучал очень дружелюбно, и Оке подумал, что более приветливого шефа он не мог бы найти.

– А что, для меня есть какое-нибудь дело? – спросил он бодро.

Хольм на минуту призадумался и указал затем на большой запыленный ящик.

– Можешь заняться сортировкой этих библий, а потом расставь их на полке. Просмотри и разложи погодам. Тетушка, у которой я купил лавку, была больше похожа на сборщицу утиля, чем на букиниста; так что не удивляйся, если увидишь самые неожиданные закладки. Тут может быть что угодно – от сухих клопов и черных локонов до засушенных растений.

Оке сразу же принялся рыться в ящике. Так вот какой оказалась его первая работа в городе! По