Дядя Хильдинг переехал в Бредвика, и дядя Стен с тетей Марией снова поселились в чердачной каморке. Однако бабушка по-прежнему вела хозяйство, и Оке помогал ей в самом тяжелом. Тетя Мария поступила работать в ресторан судомойкой, ее целыми днями не было дома, даже по воскресеньям.

Казалось, все идет по замкнутому кругу; однако, когда Оке принялся учить Лассе и Анночку азбуке, он все же почувствовал, что кое-что изменилось с того дождливого осеннего дня три года назад.

У дяди Стена остался еще со времен батрачества небольшой сундучок с инкрустацией под перламутр на крышке и с ржавыми замками. В нем хранилось несколько книг, которые дядя Стен любил читать, когда уставал работать в поле. Светлый чуб спадал на страницы, между густыми бровями появлялась резкая складка.

– Ты этого не поймешь, – возразил он, когда Оке попросил почитать книги.

Трудно было придумать лучший способ раздразнить пытливость и любопытство Оке. Как-то раз, когда бабушка послала его прибрать в каморке, он не устоял перед соблазном испытать прием, которому его научил странствующий барышник. Один из замков был сломан, а второй легко поддался усилиям Оке.

«Социализация», – прочел он на обложке толстого тома. Язык книги был насыщен незнакомыми терминами и иностранными словами, и Оке никак не мог добраться до смысла. Если бы не несколько ярких фраз, которые удивительным образом перекликались с окружающей жизнью, он сдался бы после первых же страниц.

«Освобождение рабочего класса должно явиться делом рук самих рабочих».

Эти простые гордые слова захватили его больше, чем что-либо, прочитанное до сих пор. Старое несправедливое засилье денег нужно уничтожить и создать новое общество, которое обеспечит всем право жить и работать, но не позволит никому использовать капитал и унаследованные привилегии, чтобы разорять и унижать других людей.

До сих пор все было для него ясно, но дальше он перестал понимать автора. Социал-демократы безжалостно клеймились за свое учение о переходе к новому обществу путем осторожных, скромных реформ. С другой стороны, доставалось рабочим и крестьянам большевистской России, которые сделали как раз наоборот, разом положив конец угнетению народа со стороны прогнившего царизма.

Книга утверждала, что для спасения человечества от кризисов, безработицы и новой страшной мировой бойни необходима победа рабочих во всем мире. Вместе с тем автор обрушивался на революцию и на новое общество в большой стране, где рабочим впервые удалось взять власть в свои руки… А в Италии, где решающее влияние среди рабочих принадлежало синдикалистам,[24] дело обернулось для народных масс совсем плохо: чернорубашечники Муссолини искореняли малейшие следы свободы для бедных.

Смятенный и удрученный Оке положил книгу на место и запер сундучок. Вода для мытья пола успела совсем остыть, и ему пришлось идти на кухню за новой.

Многие крупные знатоки истории культуры и церковной архитектуры, которые в своих исследованиях об острове никак не могли перешагнуть через рубеж ганзейской эпохи, утверждали, что церковь в Нуринге не представляет никакого интереса.

Однако местные рыбаки держались на этот счет иного мнения: белая башня с куполовидной деревянной крышей и высоким шпилем была видна далеко с моря и служила надежным ориентиром.

Бабушка могла немало порассказать о церкви:

– Моя мать говорила, что, когда проповедь читал протоиерей Бюль, люди толпились во всех проходах и на паперти. Вот уж кто действительно не скупился на громы и молнии! Епископ прислал его нарочно, чтобы спасти нурингцев от проклятия и горения в вечном огне, от участи городов Содома и Гоморры.[25] А до тех пор, говорила мама, прихожане жили отъявленными безбожниками. Дошло до того, что крестьяне по воскресеньям возили сено, вместо того чтобы в церковь ходить…

Новообращенные ловцы тюленей и грабители разбитых кораблей не пожалели ни камня, ни труда, когда сто лет назад решили перестроить старую, средневековую церковку. С тех пор в ней стало достаточно сидячих мест для всего местного населения, включая грудных детей.

Однако, за исключением рождества и дня конфирмации, священникам чаще всего приходилось обращать свою проповедь к пустым скамьям да к херувимам на алтаре, изображавшим веру, надежду, любовь. Голос проповедника лишь с большим трудом добирался до немногочисленных слушателей из-под высоких, гулких сводов. Может быть, именно поэтому церковная усадьба так часто меняла владельца.

Последний духовный пастырь придумал, однако, простой и действенный способ обеспечить себе постоянный контингент слушателей. Он проводил занятия с конфирмантами только по воскресеньям и растягивал их на целые восемь месяцев.

Из-за конфирмации Оке между дядей Стеном и бабушкой разгорелся жаркий спор.

– По-моему, это совершенно ни к чему, – заявил дядя.

Бабушка возмутилась:

– Чтобы мальчик не прошел подготовку к конфирмации? Да где это слыхано!

– Не было слыхано, так будет!

– Да ты только подумай, что станут говорить все!

– Пусть себе говорят. Поговорят да перестанут. Оке решил, что дядя Стен против того, чтобы покупать ему шевиотовый костюм и белую рубашку, и стал упрямо на сторону бабушки.

– Ну, как хочешь! Постарше станешь – сам поймешь, – уступил в конце концов дядя Стен, пожимая плечами.

Оке и в самом деле очень скоро стал задумываться над тем, есть ли смысл каждое воскресенье проделывать длинный путь до церкви. Нудные, бессодержательные речи священника быстро наскучили, и ему не раз случалось вздремнуть в ризнице.

Когда становилось уж очень невтерпеж, кто-нибудь из подростков щипал или щекотал девчонок, вызывая тихое веселье у остальных.

Священник увешевающе вздымал руки и смотрел с упреком на озорника. Аккуратная седая бородка клинышком придавала ему сходство с добродушным домовым.

– Ризница – свято место. Не забывайте об этом!

Потом он вдруг вспоминал, что надо спросить домашнее задание.

– Андерссон, как начинается комментарий Лютера к четвертой заповеди?

Оке считал унизительным, что священник пичкает их с чайной ложечки псалмами и заповедями, которые проходят еще в первых классах школы. Он ожесточился и принялся тараторить наизусть со страшной скоростью.

– Довольно, довольно! – испуганно воскликнул священник.

Какой же вопрос он теперь придумает для других?

Бенгт называл его «травоедом», когда поблизости не было никого, кто бы мог наябедничать.

– Грех умерщвлять невинных животных. Человек живет гораздо дольше на здоровой растительной пище, – провозглашал священник кротко, раздавая маленькие брошюрки, которые призывали вести вегетарианский образ жизни.