Тем временем медсестра и акушерка повезли каталку Аманды в родовую палату, и Джек, словно баран, которого ведут на заклание, послушно пошел следом, гадая, как же это он умудрился так влипнуть. Но сбежать он никак не мог. Во‑первых, ему было стыдно бросить Аманду, а во‑вторых, за ним по пятам шли Джен и Луиза, и Джек не мог уронить себя в их глазах.

«Только бы не грохнуться в обморок, только не это!» — подумал он в отчаянии, оглядывая сложное оборудование и разложенные на столах поблескивающие хирургические инструменты.

Тем временем врач и сестра устроили Аманду на столе, так что она оказалась в полулежачем положении. Ее ноги были просунуты в стремена, а руки пристегнуты ремнями к поручням. Джен, Луизу и Джека акушерка усадила на стулья в изголовье операционного стола, и он, снова оглядевшись по сторонам, заметил в углу застеленный чистой простыней пластиковый столик с высокими бортиками, над которым горели две лампы — обычная и ультрафиолетовая. Столик был готов для приема малыша, и Джек неожиданно почувствовал себя увереннее. Теперь он уже не так сильно боялся того, что ему предстояло увидеть и услышать. Напротив, у него появилось такое ощущение, будто он присутствует при чем‑то очень и очень значительном, грандиозном. В конце концов, они собрались здесь вовсе не для того, чтобы присутствовать при страданиях Аманды, а для того, чтобы встретить рождение новой жизни.

Прошло, однако, сколько‑то времени, и это ощущение почти исчезло. Во всяком случае, Джек снова перестал понимать, для чего он здесь. Аманда тужилась уже два часа, однако все было тщетно. Ребенок оказался слишком большим и никак не хотел выходить. Медики, к которым прибавились еще одна акушерка и анестезиолог, начали перешептываться между собой, потом врач посмотрел на часы и кивнул.

— Дадим ей еще десять минут, — сказал он тихо, но Джек был настороже и услышал эти слова.

— Что это значит? — спросил он, вскакивая со стула.

— Ребенок перестал продвигаться к выходу, Джек, — негромко пояснил врач. — А миссис Уотсон очень устала. Боюсь, нам придется ей помочь.

— Как это — помочь?! — в панике выкрикнул Джек, который вдруг вспомнил учебный фильм о кесаревом сечении. Там двое похожих на маньяков врачей резали роженицу остро заточенными ножами, а она кричала… Боже, как она кричала! Помнится, тогда он еще подумал: неужели с живым человеком можно обращаться подобным образом? Неужели законы Соединенных Штатов допускают подобное зверство?

Джек покачнулся от ужаса и схватился рукой за спинку стула, чтобы не упасть.

— Неужели вам придется… — пролепетал он непослушными губами.

— Посмотрим, — врач пожал плечами. — Может быть, все обойдется, надо только, чтобы она нам помогла.

Джек машинально перевел взгляд на жену и подумал, что Аманда вряд ли способна сейчас кому‑нибудь помочь. По ее искаженному лицу катились крупные капли пота и слез, пальцы судорожно сжимали поручни стола, а из полуоткрытого рта доносились хриплые, жалобные стоны. Впрочем, Джек и сам выглядел немногим лучше.

Прошло пять минут, но ничего не изменилось, и Джек почувствовал, что изнемогает от страха и острого ощущения собственного бессилия и беспомощности. Дочери Аманды тоже выглядели обеспокоенными, но пока держали себя в руках. Поднявшись со своих мест, они подошли к матери и встали по обеим сторонам от стола, чтобы она могла их видеть. Джек тоже приблизился и взял осторожно Аманду за руку, чтобы хоть как‑то поддержать ее, но она с такой силой сжала его пальцы, что ему стало больно.

Он как раз хотел спросить врача, как дела, но не успел. Раздался тревожный звонок, и врачи сразу засуетились.

— Что? Что случилось?! — испуганно воскликнул Джек.

— Сработал датчик положения плода, — быстро ответила одна из акушерок. — Ребенок в беде…

Она была слишком занята, чтобы объяснить все подробно, и Джек почувствовал, как у него подкашиваются ноги. Врачи быстро переговаривались между собой, сыпя непонятными терминами, анестезиолог склонился к Аманде и что‑то ей настойчиво говорил, а Аманда плакала.

— Да скажите же мне толком, в чем, собственно, дело?! — взмолился Джек, но ему никто не ответил.

Прошла еще минута, и врач, пристально смотревший на экран какого‑то прибора, повернулся к Джеку.

— Вам сейчас придется уйти. Всем троим, — сказал он и, совсем не слушая их слабых возражений и больше не обращая на них внимания, повернулся к анестезиологу. — У нас есть время для эпидуральной блокады?{Эпидуральная блокада — разновидность местной анестезии при родовспоможении.}

— Посмотрим, — отозвался тот.

Шум и суета усилились, но Джек этого не замечал. Он видел только страдающие глаза Аманды, которая в отчаянии сжимала его пальцы. Джен и Луиза уже покинули родовую, но Джек никуда не собирался уходить. Он знал, что не может бросить ее сейчас.

— Я посещал курсы… — объяснял он врачам. — Курсы молодых родителей. Нам показывали фильм про кесарево сечение. Мне можно, можно…

Но никто его не слушал. Акушерки, то и дело поглядывая на главный монитор, пытались извлечь его сына из чрева Аманды, но безуспешно. Анестезиолог возился с какими‑то шлангами и катетерами, а врач, строго посмотрев на Джека, сказал не терпящим возражений тоном:

— Сядьте и разговаривайте с ней. О чем угодно…

К этому времени медсестра установила над Амандой небольшую складную ширму, так что Джек не мог видеть, что делают врачи; открытым оставалось только ее лицо — покрасневшее, перекошенное, блестящее от пота. И глаза, в которых застыли ужас и мука.

— Все будет хорошо, родная, — пробормотал Джек. — Я здесь, с тобой. Пожалуйста, потерпи еще капельку. Еще немного, и все кончится.

— Джек!.. — простонала Аманда. — Скажи… скажи мне, ребенок жив? С ним все в порядке?

Аманда плакала и говорила одновременно, но никакой боли она не чувствовала. Из нее рывками вытаскивали что‑то очень большое, но это ощущение не было болезненным. Да и Джек не давал ей сосредоточиться на своих ощущениях — он говорил, говорил без конца о том, как он любит ее и как они счастливо заживут втроем, когда все будет позади.

— Ребенок жив, — повторял он, от души желая, чтобы это было правдой, и молясь про себя всем известным и неизвестным богам, чтобы все обошлось, чтобы с ребенком ничего не случилось и чтобы он родился живым и здоровым. И чтобы ничего не случилось с Амандой. Она и так перенесла слишком много, и Джек просто не допускал мысли о том, что все может оказаться напрасно. От напряжения его лицо тоже покрылось испариной, а слезы, стекавшие по щекам, падали на простыни, на сплетенные руки и на лицо Аманды, смешиваясь с ее слезами.

Они ждали. Потом в комнате неожиданно стало очень тихо, и в этой тишине раздалось громкое рыдание Аманды, которая поняла, почувствовала, что вот‑вот может случиться самое страшное.

А Джек ничем не мог ей помочь. Он только наклонился еще ниже и горячо заговорил о своей любви и о том, как он счастлив с ней. Про себя же Джек думал, что он будет делать, если Аманда потеряет ребенка. Как ему утешить ее и сможет ли он? Джек знал, чувствовал, что эта потеря будет невосполнимой и что, если это случится, из их жизни уйдет что‑то важное, что связало их крепче, чем привязанность и страсть.

Со страхом и трепетом они ждали, что же будет дальше, и вдруг услышали тоненький плач, который становился все громче, наполняя собой комнату.

— Он… с ним все в порядке? — слабым голосом спросила Аманда, открывая глаза. Она чувствовала себя так, словно ее только что пропустили через мясорубку, но сейчас она могла думать только об одном. — Он жив, доктор?

И врач, такой же потный и красный, как и она, поспешил успокоить ее.

— Отличный малыш, Аманда! — проговорил он, отдуваясь, пока акушерка перерезала и перевязывала пуповину. Потом они стали взвешивать малыша, и Джек, привстав со стула, заглянул за ширму, чтобы