придавала значения. Если эта одержимость Буссарделями и бросала свою зловещую тень на наш медовый месяц, то лишь в качестве контраста, дабы я могла полнее оценить наше счастье! Но тень быстро уходила, и я молчала. И ехала дальше.

Единственно, кто попадался нам по пути – машины на этих дорогах мы редко встречали, так как курортная толкучка сосредоточивалась в северной части острова,– единственно, кого мы встречали по пути, были черные свиньи, свободно разгуливавшие по горам, ослики, неизвестно кому принадлежавшие, низкорослые коровы, которые, заняв всю идущую по крутому карнизу дорогу, не желали нас пропускать. Как-то в деревне, где мы остановились выпить холодной воды, к нам подошел пес и обнюхал Рено. Мой сын, большой любитель собак, но не имевший их после того, как мы покинули остров и поселились в Фон- Верте, ответил на его авансы, заговорил с ним. А в машине спросил:

– Какой он породы?

– По-моему, просто очаровательный кабысдох.

– Тоже скажешь! Здесь таких очень много. И все одной крови.

Что верно, то верно. Нечто вроде немецкой овчарки, только меньшего размера, шерсть бледно-рыжая, ясно, какая-то помесь, но с течением времени путем скрещивания вывелась некая новая островная порода.

– Это корсиканская овчарка,– постановил мой сын.– Я просто уверен, что это особая порода. Похожа на лайку.

На следующий день я, сославшись на то, что хочу взглянуть на стройку, удрала из гостиницы и помчалась в поселок.

– Собаками не торгуем,– таков был заслуженный мною ответ, изреченный на столь чистейшем языке, без всякого провансальского акцента, что даже уши мои возрадовались.

Но через некоторое время мы снова сделали привал в том чудесном местечке, и тот же пес снова начал ластиться к Рено, которому я ничего не сообщила о своей неудачной попытке. Крестьянка, спровадившая меня в тот раз, подошла поближе. Она стояла, гордо выпрямившись, и молча смотрела на нас, скупясь на слова и улыбки... Потом заявила, что обычно собака дичится посторонних.

– У меня есть щенки,– добавила она.– Это их отец. Раз уж собаки вас так любят, я решила доставить вам удовольствие и подарить одного.

Я почувствовала, что, если мы заставим себя упрашивать, мы оскорбим ее не меньше, чем если предложим ей за щенка деньги. Глаза моего Рено заблестели. Он выбрал себе маленького кобелька, который был точной копией папаши, только в щенячьем издании.

– Зовите его Пирио,– объявила дарительница.– Так его отца зовут, и его так надо звать.

Она взяла веревочку и нацепила на шею щенку, который безропотно пошел за нами. Теперь женщина глядела нам вслед с улыбкой. Я тут же решила послать ей с континента сувенир, какой-нибудь подарок, какую-нибудь безделицу, чтобы не оскорбить ее гордости.

Песик привязался к Рено так же быстро, как Рено к песику, и каждый принимал горячее участие в играх другого. Но собака все-таки была только пародией на того, кто, по моей мысли, должен был стать третьим между мной и сыном. Напротив, Пирио стал лишь еще одним связующим звеном. Теперь мы были словно та супружеская пара, которая за неимением детей заводит себе собачку.

Утром, вместо того чтобы дремать в кровати, откуда и в самом деле я видела Рено на пляже, я размышляла о нас двоих гораздо хладнокровнее, чем в Фон-Верте, и мысли мои не приносили мне успокоения. И видела я лишь опасности, чересчур классические, которым подвергнется Рено из-за нашей близости, из-за нашей слишком тесно спаянной жизни. Предоставив сыну возможность устраивать по своему выбору свое юношеское счастье, вместе со мной конечно, не уготовила ли я ему тем самым тяжелую мужскую долю? Я старалась не быть чрезмерно навязчивой мамашей, настоящим бичом и бедствием для сыновей, выросших без отца, и незаметно для себя соскользнула на противоположный склон. Слишком я любила своего Рено и не желала выбираться на обычную дорогу. Впрочем, мне это все равно не удалось бы.

Из-за этой навязчивой идеи я совершала неловкие поступки, не те слова, что нужно, срывались с моих губ. Как-то утром, выйдя на пляж, я заставила его кончить начатую партию в волейбол и после спросила:

– Разве в вашей компании нет девочек? Я что-то никогда их не вижу.

– Девочки не умеют играть. Орут, падают, болтают о постороннем. Это уже не игра.

– Ого, к барышням надо относиться снисходительно. Разве они не прелесть?

Сначала Рено никак не отозвался на мои слова, он лежал на надувном матрасе, посвятив всего себя богу солнца, потом, с немалым запозданием, приподнялся, оперся о локоть и посмотрел мне прямо в лицо.

По моей просьбе он носил на пляже темные очки, и они скрывали от меня его взгляд.

– Вижу, вижу, к чему ты клонишь,– произнесли губы, намазанные жиром: Хочешь спровадить меня к девочке. Тебе бы лестно было. А что тут лестного, не понимаю. Если бы ты только их знала!..

Я, которая пережила свое первое любовное приключение в Калифорнии, когда мне было уже за двадцать, и которая считала тогда, что, отдаваясь молодому человеку, не жениху, я совершаю неслыханный по последствиям поступок, чуть ли не бросаю вызов всему свету, и в самом деле не могла теперь обнаружить себя, ту прежнюю, в теперешних девушках, которые уже в пятнадцать-шестнадцать лет спят с кем попало.

– Я знаю. Просто они не считают нужным защищаться.

– Защищаться? Ну и сказанула. Они первые переходят в атаку. Если мальчик и девочка ровесники, то девочка ведет первую партию, а мальчик всего лишь ученик. Ну я до сих пор и... Ты же знаешь, ненавижу, когда меня силком за ручку тащат.

Разговор этот вели две маски, два блестевших от жира лица, оседланные к тому же огромными темными очками, и я надеялась поэтому, что мое смущение будет не так заметно. Рено пожал плечами.

– Заметь, что если это доставит тебе удовольствие...

– При чем здесь я, мне все равно. Если я об этом говорю, то...

– Ладно,– прервал он.– Не усердствуй. Давай-ка лучше пойдем поплаваем. Идешь, Пирио?

Я плавала и думала. Правильно ли я поступила, бросив этот пробный шар? Только бы после этого разговора Рено не приставал ко мне со своими признаниями! Я твердо решила прервать их на первом же слове.

Но прерывать ничего не пришлось. На второй или на третий день, спустившись утром на пляж, я не обнаружила там своего сына. Лодочник, которому он оставил своего песика, сказал, что Рено укатил на морском велосипеде в соседнюю бухточку, куда попасть можно только морем.

– С приятелем?

– С девушкой.

Вернулись они поздно, самыми последними, когда все прочие велосипеды уже сохли на гальке и пляж опустел с приближением часа обеда. Девочка была прехорошенькая, именно в том юном возрасте, как я и предполагала, но меня несколько удивило, что она оказалась прекрасно воспитанной, в чем я смогла убедиться, когда Рено представил мне свою подружку и она со мной заговорила.

Я поднялась с лежака, закрыла зонтик и собрала свои пожитки. Потом сунула руку в пляжную сумку, но Рено схватил меня за запястье.

– Не смей платить за прокат велосипеда... Я с вами завтра рассчитаюсь! – крикнул он лодочнику.

Я предложила девочке довезти ее до места, так как она опаздывала к обеду, ее семья, жившая не в нашей, а в другой гостинице, очевидно, уже за столом.

– Я сяду раньше вас, ведь вам выходить первой,– сказал Рено, открыл дверцу и уселся между мной и девочкой.

С первого же дня нашего пребывания здесь я отказалась ходить с пляжа даже сокращенным путем по жаре, особенно после морских купаний; поскольку долина и берег моря лежали гораздо ниже стоявших в ряд отелей, я без труда съезжала на пляж, а после купания мы не парились в машине, так как она ждала нас в тени эвкалиптов.

Итак, мы катили втроем, и Рено не открывал рта. Он взял щенка к себе на колени и молча гладил его, целовал в мордочку, в лобик, в глаза, прижимался к нему щекой, снова целовал.