лишь, что простили моё любопытство.
– Простила. Так вы тот самый герцог Монмутский, что отличился при осаде Маастрихта? Знаю одного человека, который участвовал в том сражении – по крайней мере был там – и много рассказывал о ваших подвигах.
– Кто же? Маркиз де?.. Или граф де?..
– Вы забываетесь, мсье, – отвечала Элиза, поглаживая бархатную ленту.
– О… ещё раз примите извинения, – с озорной улыбкой проговорил Монмут.
– Вы можете искупить свою вину, объяснив мне вот что: осада Маастрихта была частью кампании, имевшей целью уничтожить Голландскую республику. Чтобы выиграть войну, Вильгельм затопил полстраны. Вы сражались против него, а теперь, всего несколько лет спустя, гостите под его кровом.
– Пустое! Через год после Маастрихта я уже сражался вместе с Вильгельмом против французов под Монсом, а Вильгельм женился на Марии, которая, как вы, вероятно, знаете, приходится дочерью королю Якову II, бывшему герцогу Йоркскому. Он был адмиралом английского флота, пока адмиралы Вильгельма этот флот не уничтожили. Могу продолжать в том же духе до вечера.
– Будь у меня такой враг, я бы не знала покоя, покуда он жив, – молвила Элиза. – К слову, у меня есть враг, и я уже давно не знаю покоя…
– Кто он? – с жаром спросил Монмут. – Тот, кто выучил вас кататься на коньках, а потом…
– Другой, – отвечала Элиза, – я не знаю его имени, ибо наша встреча произошла в тёмной каюте корабля…
– Какого?
– Не знаю.
– Под каким флагом он шёл?
– Под чёрным.
– Чтоб мне провалиться!
– О, это был обычный пиратский галеон – ничего особенного.
– Вас похищали пираты?
– Только один раз. Такое случается чаще, чем вам кажется. Однако мы отступили от темы. Я не успокоюсь, пока не узнаю, кто мой враг, и не сведу его в могилу.
– Предположим, вы узнали, кто он, и выяснилось, что это ваш двоюродный дед, деверь вашей кузины и крёстный лучшей подруги.
– Я говорю лишь об одном враге…
– Знаю. Однако королевские семьи Европы так тесно переплетены, что враг может состоять с вами во всех этих родственных связях одновременно.
– Какой ужас!
– Напротив, это вершина цивилизации. Мы не забываем обид, что было бы неразумно. Однако будь убийство единственным способом сатисфакции, вся Европа превратилась бы в поле боя!
– Она и без того поле боя! Вы не следили за политикой?
– Некогда было следить, сражаясь под Маастрихтом, Монсом и в других местах, – сухо отвечал Монмут. – Я хочу сказать, что могло быть много хуже – как в Тридцатилетнюю войну или в Гражданскую войну в Англии.
– Наверное, вы правы, – проговорила Элиза, вспоминая разрушенные замки в Богемии.
– Теперь мы мстим при дворе. Иногда дело может дойти до дуэли, хотя, как правило, мы состязаемся в метких словах, а не в метких выстрелах. Жертв меньше, и у дам есть возможность принять участие в войне – как сейчас.
– Простите?
– Вы когда-нибудь стреляли из мушкета, мадемуазель?
– Нет.
– Однако за время нашего разговора вы уже выпустили несколько словесных залпов. Так что, как видите, в придворных битвах женщины ничем не уступают мужчинам.
Элиза остановилась, услышав, что часы на ратуше пробили четыре. Монмут по инерции пролетел вперёд, изящно развернулся и с глупой ухмылкой покатил назад.
– Мне надо на встречу, – сказала Элиза.
– Вы позволите проводить вас до Бинненхофа?
– Нет. Там д'Аво.
– Общество посла вам более не приятно?
– Я боюсь, что он захочет подарить мне шубу.
– Это было бы невыносимо!
– Не хочу доставлять ему такое удовольствие… он в некотором роде меня использовал.
– Французский король поручил ему вести себя с Марией как можно более дерзко. А поскольку Мария сегодня влюблена в меня…
– Почему?
– Почему в меня? Мадемуазель, я оскорблён.
– Я прекрасно знаю, почему она влюблена в вас. Я хотела спросить, почему французский король отправил посла в Гаагу с единственной целью досаждать Марии?
– О, граф д'Аво занят не только этим. Отвечая на ваш вопрос: Людовик хочет развести Вильгельма с Марией – ослабить влияние Вильгельма на Англию и выдать Марию за какого-нибудь из своих бастардов.
– Я чувствовала, что это какая-то семейная интрига – уж так всё гадко и мелочно.
– Вот теперь вы начали понимать!
– Разве Мария не любит мужа?
– Вильгельм и Мария – идеальная пара.
– Вы говорите мало, но подразумеваете многое – что?
– Теперь мой черёд напустить на себя таинственность, – сказал Монмут. – Это единственный способ наверняка увидеться с вами снова.
Он продолжал в том же духе. Элиза ловко ушла от ответа, и они расстались.
Однако через два часа они встретились снова. На этот раз в обществе Гомера Болструда.
В паре миль к северу от Гааги плоская земля Голландской республики обрезана морским побережьем. Цепочка дюн худо-бедно защищает от морских ветров. За ней, параллельно берегу, тянется полоска земли, по большей части заросшая лесом, но не дикая, а окультуренная каналами и дорогами. Здесь расположились разнообразные поместья – загородные приюты купечества и дворянства. Каждую такую усадьбу окружает сад, а те, что побогаче, – целые охотничьи угодья с домиками, куда мужчины могут скрыться от женщин.
Элиза по-прежнему очень мало знала про Болструда и его планы; очевидно, его поддерживал какой-то купец, владелец подобного поместья, разрешивший использовать для деловых встреч свой охотничий домик. Канал соединял поместье с Гаагским лесом, который тянулся от самого Бинненхофа. Расстояние составляло несколько миль, так что весной или летом прогулка могла занять всё утро или весь вечер. Однако когда каналы были подо льдом, а гость – на коньках, он добирался сюда совсем быстро.
Так и прибыл Монмут – без спутников, инкогнито. Он сидел в кресле, которое Болструд сравнил с троном людоеда, Элиза и Болструд – на скрипучих стульях из хворостин. Болструд пытался официально представить клиента, но…
– Итак, – сказала Элиза, – совсем недавно вы утверждали, что обычай сражаться при помощи оружия устарел и…
– Мне выгодно, чтобы люди думали, будто я впрямь верю в эту чепуху, – отвечал Монмут, – а женщины обманываются охотнее всех.
– Почему? Потому что на войне женщины становятся добычей, а нам это не нравится?
– Полагаю, да.
– Я была добычей, и мне это не понравилось. Ваша небольшая лекция о современности в некотором роде меня вдохновила.
