– Почему?
– Прошло тринадцать лет. Под тяжестью свинца склад оседает в два раза быстрее, чем прилегающие дома. Соседи возмущаются: он тянет за собой в трясину целый квартал!
– Отлично, господин Слёйс будет сговорчив, – сказал Гомер Болструд. – Благодарение Богу. Клиент обрадуется. Скупал ли тот же предатель порох? Запалы?
– Всё испорчено сыростью. Впрочем, к Текселу должна вот-вот подойти Ост-Индская эскадра. Ожидается, что она доставит селитру – цены на порох уже пошли вниз.
– Вряд ли они опустятся до приемлемого уровня, – пробормотал Болструд. – Можем ли мы купить селитру и сами его изготовить?
– Стоимость серы упала из-за вулканических извержений на Яве, – сказала Элиза, – но качественный уголь очень дорог. Герцог Брауншвейг-Люнебургский трясётся над своей ольхой, как скряга над сундуком с монетами.
– Бог даст, мы захватим арсенал в самом начале кампании, – проговорил Болструд.
От слов «кампания» и «захватим арсенал» Элизе стало не по себе. Она попыталась сменить тему.
– Когда я буду иметь удовольствие видеть клиента?
– Как только мы сможем застать его одетым и трезвым, – тут же отвечал Болструд.
– Для гавкера это должно быть несложно.
– Клиент совершенно не таков! – фыркнул Гомер.
– Странно.
– Что тут странного?
– Как можно быть противником рабства, если не по религиозным соображениям?
– Вы противница рабства, хоть и не кальвинистка.
– У меня есть личные причины. Однако я полагала, что клиент – ваш единоверец. Он ведь и впрямь против рабства?
– Давайте оставим в стороне домыслы и будем держаться фактов.
– Не могу не заметить, сэр, что мой вопрос по-прежнему без ответа.
– Вы появились на пороге нашей амстердамской церкви – некоторым показалось, как ангельское видение, – сделали более чем щедрое пожертвование и предложили любым способом содействовать нашей борьбе против рабства. Этим вы сейчас и занимаетесь.
– Однако если клиент – не противник рабства, как я содействую этой борьбе, покупая ему пули и порох?
– Вы, очевидно, не знаете, что мой отец, упокой, Господи, его душу, был государственным секретарём при покойном короле, пока английские паписты, действуя по указке Франции, не загнали его в ссылку, а там и в гроб. Он пошёл на это, зная, что ради высшего блага иногда приходится иметь дело с такими, как Карл II. Вот и мы, противники рабства, государственной церкви и в особенности – гнусностей римской веры, должны поддержать человека, который помешает Джеймсу, герцогу Йоркскому, долго оставаться на троне.
– Джеймс – законный наследник, не так ли?
– Как доказали дипломаты в споре о старшинстве королей, – произнес Болструд, – нет такого вопроса, который нельзя было бы затемнить, и в особенности – пороховым дымом. Людовик ставит на всех своих пушках слова: «Ultima Ratio Regum».
– Последний довод королей.
– Вы и латынь знаете?
– Я получила классическое образование.
– На Йглме?!
– В Константинополе.
Граф д'Аво двигался по гаагским каналам походкой человека, ступающего по раскалённым углям, однако некий внутренний стержень неизменно удерживал его от падения.
– Не хотите ли вернуться домой, мсье?
– Отнюдь, мадемуазель, мне нравится, – отвечал он, выкусывая по слогу за раз, словно крокодил, захватывающий пастью весло.
– Сегодня вы одеты теплее. Это русский соболь?
– Да, хотя плохонький. Вас ждёт гораздо лучше – если доставите меня домой живым.
– Это совершенно лишнее, мсье.
– Подарки и должны быть излишеством. – Д'Аво вытащил из кармана и протянул Элизе квадратик чёрного бархата. – Вуаля!
– Что это? – Она, забирая вещицу, воспользовалась случаем поддержать спутника под локоть.
– Так, безделица. Я бы хотел, чтобы вы её надели.
Безделица оказалась длинной и широкой, с Элизину ладонь, лентой, скреплённой на концах золотой брошью в виде бабочки. Элиза, догадавшись, что её носят через плечо, продела внутрь руку и голову.
– Ну как?
Д'Аво вопреки обыкновению не нашёлся с комплиментом. Он только пожал плечами, словно говоря: «Не важно как». Это укрепило Элизино подозрение, что чёрная бархатная лента поверх наряда для катания на коньках выглядит довольно нелепо.
– Как вы вчера выпутались из своего затруднения?
– Попросил штатгальтера отозвать английского посла назад в Бинненхоф. Тому пришлось совершить поворот кругом – манёвр, к которому дипломатам коварного Альбиона не привыкать. Мы двинулись за ними и свернули на первом же перекрёстке. А вы из своего?
– О чём… а, вы о прогулке с увальнем.
– Разумеется.
– Помучила его ещё полчаса и доставила домой, чтобы заняться делом. Вы считаете меня шлюхой, мсье? Это было видно по вашему лицу, когда я произнесла «дело». Хотя вы, вероятно, сказали бы «куртизанка».
– Для моего круга, мадемуазель, все, кто марает руки каким-либо делом, – шлюхи. Французская аристократия не видит разницы между первым негоциантом Амстердама и уличной потаскухой.
– За это Людовик так ненавидит голландцев?
– О нет, мадемуазель, в отличие от скучных кальвинистов мы шлюх любим – в Версале их полно. Нет, у нас есть множество разумных причин для ненависти к голландцам.
– И какого рода шлюхой вы меня считаете?
– Это я и пытаюсь выяснить.
Элиза рассмеялась.
– В таком случае вам стоит повернуть назад.
– Нет! – Д'Аво с риском упасть устремился в другой канал. Нечто громадное и угрюмое выступало в просвет между домами. Элиза сперва подумала, что это особо сумрачная кирпичная церковь, потом увидела оскаленные зубцы парапета, амбразуры и поняла, что здание это воздвигнуто не для спасения душ. Высокие острые башенки торчали по углам; готические украшения на фронтоне сжатыми кулаками грозили морозному небу.
– Рыцарский зал, – проговорила Элиза, сориентировавшись. Она совершенно запуталась в лабиринте каналов, пронизывающих Хофгебейд, словно сетка кровеносных сосудов. – Значит, мы на Спей.
Чуть впереди канал расходился надвое, охватывая Рыцарский зал и другие хоромы голландских графов. Д'Аво свернул в правый канал.
– Давайте пройдём через эти ворота, на Хофвейвер! – Он имел в виду прямоугольный пруд перед Бинненхофом – дворцом голландских правителей. – Вид Бинненхофа, встающего надо льдом, будет… э…
– Волшебным?
– Нет.
– Великолепным?
– Не глупите.
– Менее тоскливым, чем всё остальное?
