Он наконец углубился в Марэ, свернул за угол, где можно было постоять тихо, и с полчаса смотрел поверх голов и прислушивался, пока не услышал некий определённый клич. Все в толпе что-нибудь выкрикивали, по большей части – название своего товара, и первые часа два Джеку казалось, что он в Бедламе. Однако постепенно слух научился вычленять отдельные голоса – так солдат различает в шуме сражения звуки барабана и труб. Он знал, что у парижан это умение развито очень сильно, оно сродни способности начальника полиции взглядом выхватить бродягу из толпы у городских ворот. Джек уловил пронзительные выкрики: «Mort-aux-rats! Mort-aux-rats!»[31] и, повернув голову, увидел длинную палку вроде пики, которую кто-то нёс на плече. На палке болтались, привязанные за хвосты, штук десять дохлых крыс. Свежесть их служила надёжной гарантией, что обладатель палки работал в самое недавнее время.
Джек протиснулся через толпу, костылём, как ломиком, расширяя зазоры между людьми. Через несколько минут он догнал Сен-Жоржа и взял его за плечо, как полицейский. Другой бы бросил всё и дал стрекача, но пугливые люди не становятся легендарными крысоловами. Сен-Жорж повернулся (крысы на палке качнулись разом, словно слаженная труппа канатных плясунов) и узнал Джека.
– Жак! Так, значит, ты всё-таки спасся от немецких ведьм?
– Пустяки, – отвечал Джек, силясь скрыть изумление, а затем и гордость от того, что весть о его приключениях достигла Парижа. – Невелика хитрость – уйти от такого дурачья. Вот если бы за мной гнался ты…
– Итак, вернулся к цивилизации… Зачем? – Холодное любопытство – ещё одна черта хорошего крысолова. У Сен-Жоржа были светлые курчавые волосы и карие глаза – в детстве он, вероятно, выглядел ангелочком. С возрастом скулы (а по легенде, и некоторые другие части тела) увеличились, став не такими ангельскими; воронкообразное лицо сходилось к плотно сжатым губам, глаза казались нарисованными. – С практикой
– Чтобы возобновить дружбу с тобой, Сен-Жорж.
– Ты ехал верхом – я чую запах.
Джек решил увильнуть от ответа.
– Как ты тут чуешь что-то, кроме говна?
Сен-Жорж принюхался.
– Говна? Кто тут срёт? И не мне ли на мозги?
Это была в некотором роде шутка и намёк, что Джеку пора в знак дружбы чем-нибудь его угостить. После некоторого торга Сен-Жорж согласился – не потому, что нуждался в угощении, а потому, что человеку иногда надо расщедриться, и в таком случае дружба требует пойти на уступку. Начали рядиться, чем именно Джек его угостит. Сен-Жорж пытался косвенно выведать, сколько у Джека денег, Джек – заинтриговать его ещё больше. Сошлись на кофе – при условии, что они отправятся к знакомому Сен-Жоржа по имени Христофор.
С полчаса они искали Христофора.
– Он маленького роста…
– Значит, его трудно найти.
– Зато в красной феске с золотой кисточкой…
– Турок?
– Конечно. Я же сказал, что он торгует кофе.
– Турок по имени Христофор?
– Брось паясничать, Джек.
– И всё-таки?
Сен-Жорж закатил глаза.
– Все турки, продающие кофе на улице, на самом деле армяне, наряженные турками.
– Извини, не знал.
– Прости за резкость, – смилостивился Сен-Жорж. – Когда ты покидал Париж, кофе ещё не вошёл в моду. Это случилось после того, как турки бежали из-под Вены и оставили там горы кофе.
– В Англии он в моде ещё с моего детства.
– В Англии он не мода, а прихоть, – процедил Сен-Жорж.
Они продолжали искать. Сен-Жорж ввинчивался в толпу, как хорёк, огибая торговцев мебелью, нагруженных фантастическими конструкциями из связанных стульев и табуреток, молочников с крынками на голове, золотарей с незажжёнными фонарями в руках и бочками дерьма за спиной, точильщиков с точильными кругами. Джек орудовал костылём и подумывал, не вытащить ли саблю. Элиза была права: Париж – розничный рынок. Занятно, что она поняла это, ни разу не побывав в Париже, а он хоть и жил здесь долгие годы…
Лучше думать о Сен-Жорже. Если бы не палка с крысами, Джек давно бы потерял его в толпе. Впрочем, помогало и то, что его всё время окликали из окон, предлагая работу; некоторые владельцы лавочек даже выбегали ему навстречу. Лавками владели лишь самые богатые ремесленники: портные, шляпники, изготовители париков. Однако Сен-Жорж со всеми вёл себя одинаково: задавал несколько вопросов и завершал разговор твёрдым отказом.
– Даже дворяне и философы – мужланы в понимании крыс, – проговорил он. – Как я могу им помочь, если они мыслят столь примитивно?
– Ну, для начала ты мог бы избавить их от крыс…
– От крыс нельзя
– Прости, Сен-Жорж. Я…
– Смог ли кто-нибудь извести бродяг?
– Конкретных индивидуумов – да. Но…
– Это для тебя они индивидуумы, а для дворянина, как крысы, на одно лицо,
– Исключая тех, что болтаются на твоей палке?
– Это как показательное повешение. Головы на пиках у городских ворот.
– Чтобы напугать
– Верно, Жак. Для крыс они были то же, что ты, друг мой, для вагабондов.
– Спасибо на добром слове. Ты мне льстишь.
– Самые умные – те, что способны отыскать крохотную щёлочку, пролезть в сточную трубу, сказать обыкновенным крысам: «Грызите эту решетку,
– И они мертвы.
– Они истощили моё терпение. Многим другим я позволяю жить и даже плодиться.
– Нет!
– В некоторых погребах – неведомо для живущих над ними аптекарей и парфюмеров – я держу крысиные серали, в которых моим любимцам дозволено производить потомство. Некоторые линии я развожу на протяжении сотни поколений. Как собачник выводит псов, особенно злых к чужим, но послушных хозяину…
– Ты выводишь крыс, послушных Сен-Жоржу.
–
– А ты твёрдо уверен, что не крысы выводят тебя?
– Не понял.
– Твой отец ведь тоже был крысолов?
– И его отец, мой дед, тоже. Оба умерли в чумные года, да будет земля им пухом.
– А может, их убили крысы?
– Ты меня злишь. Впрочем, в твоей теории что-то есть.
– Наверное, ты появился в результате отбора. Тебе позволено жить и плодить детей, поскольку твоя теория устраивает крыс.
– И всё же я очень многих убиваю.
