– Шёлк. Слыхал о таком.

– Иголка, немного ниток, и я стану знатной дамой с головы до пят.

– А я кем? Придворным недоумком?

– Моим слугой и телохранителем.

– О нет…

– Только для видимости! Небольшой спектакль ради дела! Всё остальное время я буду твоей преданной слугой, Джек!

– Что ж, знаю, ты любишь сказки, и не прочь разыграть с тобой короткий спектакль. Только прости, пожалуйста, но разве на то, чтобы сшить наряд из турецкого шёлка, не требуется долгое время?

– Джек, много на что требуется время. Это займёт всего несколько недель.

– Несколько недель… А ты знаешь, что в здешних краях бывает зима? И что сейчас октябрь?

– Джек?

– Элиза?

– Что твоя аргоговорящая сеть сообщает о ярмарках?

– Они по большей части проводятся осенью и весной. Нам нужна лейпцигская.

– Правда? – На Элизу эти слова, видимо, произвели впечатление. Джеку стало приятно – дурной знак. Если для тебя единственная радость – произвести впечатление на конкретную девушку, значит, пиши пропало.

– Да, потому что там восточные товары, привезённые из Турции и России, меняют на западные.

– Скорее на серебро – кому нужны западные изделия!

– Правда твоя. Старые бродяги тебе скажут, что парижских купцов лучше грабить по пути в Лейпциг, когда они везут серебро, нежели на обратном пути, когда они нагружены товаром, который ещё поди сбудь. Хотя молодёжь возражает, что серебро теперь вообще никуда не возят: расчёты совершаются в обменных векселях.

– В любом случае Лейпциг – то, что нам надо.

– За исключением одной мелочи: осенняя ярмарка закончилась, а до весенней надо пережить зиму.

– Помоги мне пережить зиму, Джек, и весной в Лейпциге я выручу тебе вдесятеро против того, что ты получил бы здесь.

Настоящий бродяга так не поступил бы. Ошибка многократно усугублялась перспективой провести столько времени с одной определённой девушкой. Однако Джек сам загнал себя в ловушку, когда упомянул сыновей.

– Всё обдумываешь? – спросила Элиза некоторое время спустя.

– Давным-давно бросил, – отвечал Джек. – Сейчас я пытаюсь вспомнить, что знаю о местности отсюда до Лейпцига.

– И что же ты пока вспомнил?

– Только что мы не увидим никого и ничего старше пятидесяти лет. – Джек двинулся к парому через Дунай. Турок следовал за ним. Элиза ехала молча.

В трёх днях езды от Дуная дорога сузилась до колеи в тощей древесной поросли, заглушаемой высоким бурьяном. Бурьян кишел насекомыми и шевелился от невидимых зверьков. Джек вытащил янычарскую саблю из одеяла, в которое та была завернута с самой Вены, и смыл в ручье засохшую кровь. Стоя в ярком солнечном свете, по колено в бурой воде, он нервно тёр саблю и встряхивал ею в воздухе.

– Что тебя тревожит, Джек?

– С тех пор, как паписты перебили всех приличных людей, в этих краях живут лишь разбойники, гайдуки и вагабонды…

– Я уже догадалась. Я хотела сказать, что-то насчёт сабли?

– Её невозможно вытереть: трогаешь – сухая, а на солнце струится, как вода.

Элиза отвечала стихами:

…во всяком случае, так сказал поэт.

– Кто сочинил такую дичь?

– Поэт, разбиравшийся в саблях лучше тебя. Ибо это почти наверняка дамасская сталь. Вероятно, сабля стоит больше, чем Турок и страусовые перья вместе взятые.

– Стоила бы, если б не это. – Джек уместил подушечку большого пальца в выщербину на клинке, ближе к острию. Сталь вокруг была чёрной. – Не поверил бы, что такое возможно.

– Это здесь он врубился в мягкое подбрюшье твоего мушкета?

– Мягкое?! Ты видела только деревянную часть. Однако в неё был упрятан железный шомпол. Сабля разрубила дерево – ничего примечательного, – разрезала шомпол и надсекла ствол. Когда порох наконец вспыхнул, пуля дошла только до этого места, и тут дуло разорвало. Что и погубило янычара, поскольку лицо его находилось…

– Я видела. Или ты отрабатываешь рассказ, чтобы потом развлекать друзей?

– У меня нет друзей. Я собираюсь устрашать врагов. – Джек рассчитывал, что слова прозвучат грозно, но Элиза только взглянула на горизонт и подавила вздох.

– Или, – сказала она, – таким рассказом можно привлечь человека, который скупает на рынке легендарные клинки.

– Сделай милость, выкинь из головы мысли о рынках. Как убеждает пример великого визиря, все богатства мира не впрок, коли не можешь их защитить. Это сокровище и средство защиты, слитые воедино, – совершенство.

– По-твоему, человек с конём и саблей достаточно защищен в таком месте?

– Ни один уважающий себя разбойник не станет селиться в безлюдье.

– А что, все леса в христианском мире такие? По матушкиным сказкам я ожидала увидеть деревья- исполины.

– Два-три десятилетия назад здесь зрела пшеница. – Джек ятаганом срезал несколько спелых колосьев, выросших на солнечном пятачке у ручья, спрятал саблю в ножны и понюхал зерно. – Добрые селяне приходили сюда в страдную пору, неся на плечах серпы. – Джек стянул ботфорты и вошёл в ручей, ощупывая дно босыми ступнями. Через мгновение нагнулся, вытащил длинный, зазубренный от камней серп – изъеденный полумесяц ржавчины на сломанной чёрной рукояти. – Точили серпы на окатанных водой камнях. – Он поднял голыш, несколько раз провёл им по серпу и снова бросил на берег. – За этим занятием они не прочь были промочить горло. – Джек снова пошарил ногой в воде, нагнулся, достал глиняный кувшин и вылил оттуда желтовато-бурую струю болотной воды. Кувшин он бросил на берег. Затем, по-прежнему держа в руке ржавую дугу серпа, двинулся к замеченному ранее экспонату. Он нашел, что хотел, и чуть не упал, стоя на одной ноге, как фламинго, и шаря другой по дну. – Так шла их простая, счастливая жизнь, пока не случилось нечто…

Джек медленно и (он надеялся) драматично провел серпом над водой, изображая смерть.

– Чума? Голод?

– Религиозная рознь! – объявил Джек и вытащил из воды побуревший человеческий череп, явно со следом от сабли на виске. Элизу (ему показалось) потряс фокус: не череп (она видела вещи похуже), но