или я?
Надежда Петровна. Эдак, Иван Иваныч, одному таракану рассуждать впору, а люди в лапше не тонут.
Широнкин. Вот милиция разберет, тонут или не тонут. Я этого дела без протокола не оставлю.
Надежда Петровна. Что же, по-вашему, Иван Иваныч, я каторжница какая-нибудь, чтобы на меня протоколы составлять?
Варвара Сергеевна. Вы лучше, Иван Иваныч, горшок с головы снимите, не шляпа он – неудобно.
Широнкин. Ну уж нет, не сниму. Сейчас-то его снимешь, а после доказывай, что он у тебя на голове был. Дудки-с. Я товарищу комиссару так и скажу: «Вот вам, товарищ комиссар, вещественное доказательство в нарушении общественной тишины». Да-с. По-вашему – это горшок, а по-нашему – это улика.
Надежда Петровна. Что же вы, с уликой на голове так по улицам и пойдете?
Широнкин. Так и пойду.
Надежда Петровна. Да вас в сумасшедший дом упекут.
Широнкин. Нынче сумасшедших домов нету, теперь свобода.
Надежда Петровна. Прикрикни ты на него, Павлуша, пожалуйста.
Павел Сергеевич. Как же я на него, мамаша, прикрикну, когда у него характер такой нехороший?
Надежда Петровна. Прикрикни, милый, а то он и вправду в милицию пойдет.
Широнкин. Вы, Надежда Петровна, с сыном не перешептывайтесь. Я, Надежда Петровна, вашего сына не испугаюсь. Я, Надежда Петровна, на всем свете никого не боюсь. Мне, Надежда Петровна…
Павел Сергеевич. Силянс! Я человек партийный.
Все, начиная с Павла Сергеевича, страшно напуганы.
Иван Иванович от страха пятится задом к двери и уходит.
Явление четвертое
Те же, кроме Ивана Ивановича Широнкина.
Павел Сергеевич. Мамаша, я уезжаю в Каширу.
Варвара Сергеевна. Как уезжаешь?
Надежда Петровна. Зачем уезжаешь?
Павел Сергеевич. Потому, что за эти слова, мамаша, меня расстрелять могут.
Варвара Сергеевна. Расстрелять?
Надежда Петровна. Нету такого закона, Павлуша, чтобы за слова человека расстреливали.
Павел Сергеевич. Слова словам рознь, мамаша.
Надежда Петровна. Всякие я слова в замужестве слыхала, всякие. Вот покойный Сергей Тарасыч уж такие слова говорил, что неженатому человеку передать невозможно, так и то своей смертью от водки умер, а ты говоришь…
Варвара Сергеевна. Пожалуйста, маменька, не расстраивайтесь, это просто абсурд и ерундистика.
Павел Сергеевич. Но поймите, мамаша, что я в партию не записан.
Надежда Петровна. А ты запишись.
Павел Сергеевич. Теперь, конечно, ничего не поделаешь, придется.
Надежда Петровна. Ну, вот и слава богу. Значит, скоро и свадьбу сыграть можно. Варвара, поблагодари брата, он согласился.
Варвара Сергеевна. Мерси.
Павел Сергеевич. А вдруг, мамаша, меня не примут?
Надежда Петровна. Ну что ты, Павлуша, туда всякую шваль принимают.
Павел Сергеевич. В таком случае, мамаша, вы Уткина знаете?
Надежда Петровна. Это который из аэроплана упал?
Павел Сергеевич. То, мамаша, Уточкин, а это Уткин.
Надежда Петровна. Нет, такого не знаю.
Павел Сергеевич. Я с ним, мамаша, еще когда в Самару за хлебом ездил, в поезде познакомился. С виду он, мамаша, человек как человек, а на самом деле у него три родственника в коммунистах, так вот, мама, я их к себе пригласить думаю. Пусть они меня после в партию отрекомендуют.
Надежда Петровна. Пригласи, Павлушенька, пригласи, пожалуйста.
Павел Сергеевич. И еще я вам должен сказать, мамаша: если они узнают, что у вас прежде гастрономический магазин был, пребольшие пренеприятности получиться могут.
Надежда Петровна. Откуда им, Павлуша, узнать? Не узнают.
Павел Сергеевич. Я это к тому говорю, чтобы вы их с политикой принимали.
Надежда Петровна. У меня на сегодня, Павлушенька, кулебяка с визигой приготовлена. Пожалуйста, кушайте на здоровье.
Павел Сергеевич. Вы, мамаша, совсем обалдели. Да разве коммунисты кулебяку с визигой употребляют?! Вы еще им крем-брюле предложите, мамаша. Им наше социальное положение надо показывать, а вы – кулебяку с визигой. И вообще, я, мамаша, не понимаю, если я в нашем семействе жертва, то я требую, чтобы все меня в доме боялись.
Надежда Петровна. Да разве мы, Павлу…
Павел Сергеевич. Силянс! Я вам, мамаша, последний раз в жизни заявляю: чтобы нынче к вечеру у нас все харчи пролетарского происхождения были, и никаких Копенгагенов. Понимаете?
Надежда Петровна. Понимаю, Павлушенька.
Павел Сергеевич. А если Варвара хоть одно слово о Боге или о гастрономическом магазине скажет, вот вам, ей-богу, я в Каширу поеду.
Варвара Сергеевна. Это даже довольно странно.
Павел Сергеевич. Ты у меня, Варвара, навозражаешься. Из-за тебя, можно сказать, молодого человека в цветущем здоровье в приданое переделывают, а ты на него носом крутишь.
Надежда Петровна. Варюша, сейчас же попроси у брата прощения.
Варвара Сергеевна. Но, мама…
Надежда Петровна. Варвара!
Варвара Сергеевна. Но, ма…
Надежда Петровна. Варька!
Варвара Сергеевна. Извиняюсь.
Павел Сергеевич. Ну, ладно, я пошел.
Надежда Петровна. Ты куда же, Павлуша? К Уткину?
Павел Сергеевич. К Уткину, маменька, к Уткину. О, господи, я пропал.
Надежда Петровна. Что с тобой, Павлуша?
Павел Сергеевич. Как же я, мамаша, их к себе приглашу, когда у нас ни одного родственника из рабочего класса нету?
Надежда Петровна. Я для тебя, Павлуша, ничего не пожалею, а уж чего нету – того нету.
Павел Сергеевич. А если мы, мамаша, каких-нибудь знакомых за родственников выдадим? Послушай, Варенька, у тебя знакомых из рабочего классу нету?
Варвара Сергеевна. Я, может быть, даже не со всякими конторщиками знакомство вожу, а не то что с рабочим классом.
Павел Сергеевич. Что же мне теперь делать, мамаша?
Надежда Петровна. Погоди, надо у нашей Настьки спросить. Настька! Настька! Экая
