Святой огляделся и деликатно посоветовал:

– Ты бы прикрыл хозяйство, а то выставил аппарат на всеобщее обозрение. Дети кругом…

Никаких детишек перед виллеттами и в помине не было, но мужчина послушно запахнул полы халата.

– Приятель, не в службу, а в дружбу слетай за гондонами. Тут автомат за углом стоит… Извини, что напрягаю, но такой расклад паскудный, что мне из номера отлучаться ну никак нельзя и подругу неотоваренную отпускать жаль! – растягивая гласные буквы, с приблатненным акцентом тараторил Калмык.

Несмотря на жаргон, он явно не принадлежал к касте «братков». Его наблатыканная феня показалась Святому искусственным, плохо заученным текстом. Прошедший тюремные университеты, Святой мог распознать, для кого жаргон стал родным языком, единственным способом общения, а для кого притворством, подстраиванием под чуждые стандарты зоны.

Впрочем, обильно пересыпанная корявыми словечками болтовня Калмыка не удивляла. «Ботали по фене» государственные мужи, депутаты Думы вставляли в доклады выражения, делавшие честь любому вору в законе, на пресс-конференциях отставные президентские телохранители, чиновники, администраторы талдычили о «подставках», «могиловках», «брошенных подлянках», «заказах» и прочих гадостях их нелегкой чиновничьей жизни.

Когда Святой сидел перед телевизором – спутниковая антенна принимала основные российские программы – и слушал речи какого-нибудь высокопоставленного лица, ему иногда казалось, что политик или госдеятель прибыл на пресс-конференцию прямиком от тюремной параши или с лесоповала. Речь блатарей вытесняла нормальный язык, переставший быть великим и могучим в разграбленной, нищающей стране.

– Ну что, ладушки, старичок?! Слетаешь за резинками? На чай отстегну! Добазарились? – горохом сыпал Калмык, добывая из кармана мелочевку.

Насобирав денег, перемешанных со смятыми обертками жевательной резинки, кусками целлофана от сигаретных пачек, он попытался всучить этот мусор Святому. Тот отвел сложенную лодочкой ладонь Калмыка. Прикасаясь к его руке, Святой обратил внимание на твердый рубец ребра ладони.

«Эге, приятель, карате увлекаешься. Ишь какую мозоль настучал. Ну, мальчиком на побегушках я к тебе все равно не пойду и презервативы подносить не буду. Любишь кататься, люби и саночки возить. Сам прошвырнешься до автомата, не рассыплешься», – с нарастающим раздражением подумал Святой.

Что-то отталкивающее сквозило в облике нагловатого Калмыка с лицом-маской, будто вырезанным из желтоватой кости. Святой не мог точно определить, что именно пробудило неприязнь: розовые десны, оголившиеся в лягушачьей улыбке, постоянное почесывание гениталиев, приторный запах невыветрившегося перегара, помноженный на вонь скверных зубов, или унизительное обещание дать на чай. Скорее всего не эти внешние раздражители заставили его сделать шаг назад. От Калмыка исходило чувство опасности.

– Прости, уважаемый. Я чаевых не принимаю. Хозяин запрещает, да и автоматом пользоваться не умею. Не знаю, куда монетку бросать и за какой рычажок дернуть, – с издевкой, не отказав себе в удовольствии поломать комедию, произнес Святой.

Моргнув раскосыми глазами, Калмык обиженно протянул:

– Дурку клеишь! Хрен с тобой, зема долбаный. Лучше канализацию чинить, чем пару тысяч лир срубить по-честному?

Святой охотно согласился:

– Лучше, уважаемый!

Подхватив под мышку футляр с ключами, он развернулся и бодро зашагал к правому крылу здания, где Дэвид Стерлинг отвел ему комнату.

В спину Святому уперся тяжелый взгляд, подкрепленный хлесткой репликой:

– Мудак…

На грубость желтолицего хама Святой никак не отреагировал, лишь покрепче прижал к боку футляр.

«Везет мне как утопленнику. Сначала с Бодровским морока была. Теперь еще одна сладкая парочка станет воздух отравлять. Надо намекнуть старику, чтобы был поразборчивее с клиентами. Подпортят репутацию заведения – век не отмоешься!» Он рассуждал сам с собой, пытаясь приглушить нарастающую, как волна морского прилива, тревогу.

Остаток дня Святой провел в необременительных хлопотах, выполняя поручения Стерлинга. Сходил на рынок, прикупил свежей зелени и бутыль домашнего вина у знакомого торговца, спустил воду в бассейне виллы перед намеченной генеральной уборкой, посудачил со смешливой горничной, загоравшей в шезлонге, где еще недавно прогревала дряблые телеса госпожа Бодровская, забрал из прачечной чистое белье и скатерти, навестил в конторе старика, выпив за компанию чашечку горячего кофе со сливками. От Стерлинга Святой узнал, что «Свордфиш» достиг Бриндизи и Платон Петрович передает пламенный привет своему другу, то бишь ему. Затем Святой наведался к газетному киоску, где получил пухлую пачку традиционного чтива англичанина, состоявшего из консервативной «Таймс», либеральной «Гардиан» и еще нескольких британских изданий. Киоскер присовокупил к пахнущей типографской краской кипе газет скромные, на фоне толстенных многостраничных талмудов, но тоже распухшие от цветных рекламных вставок «Известия».

Святой принялся отсчитывать две с половиной тысячи лир, но киоскер замахал руками:

– Не надо! Полковник приказал добавить ее к общему списку. Специально для вас, синьор… Жаль, приходит с опозданием и нерегулярно, но я буду откладывать каждый номер!

Маленький знак внимания до глубины души растрогал Святого.

«Какой кретин выдумал, что англичане чопорные эгоисты. Старина Дэйв столько сделал для меня…»

Отойдя от киоска, он неспешной походкой брел по тротуару, просматривая газетные заголовки. Новости из России, как обычно, не радовали, сообщая о войне олигархов, распространении эпидемии чахотки, стихийных бедствиях, пожарах на армейских складах и недомогании президента. Казалось, эти сообщения приходят с другой планеты – холодной, дикой, окутанной вечным мраком и населенной безумцами, остервенело терзающими друг друга в непрекращающейся междуусобной грызне.

Статья «Политики и наркотики» заинтриговала Святого. Сбавив темп ходьбы до черепашьего шага, он внимательно вчитывался в газетные строки, анализирующие программы предвыборных блоков политических партий. Журналистское перо не щадило рвущихся к власти и не лакировало гнетущую действительность: «… По данным анонимных опросов, основными потребителями импортного ЛСД и его отечественных аналогов являются люди из хорошо обеспеченных семей – учащиеся престижных спецшкол, студенты гуманитарных вузов, музыкальных, художественных учебных заведений (те, кому родительские деньги позволяют брать „добротное“ зелье); тревожным симптомом является опережающая динамика роста наркомании в этой группе, где число „хроников“ ежегодно увеличивается на двадцать-тридцать процентов… наркотиком рабочих кварталов в настоящее время считается опиум (он же „чернуха“), особенно в небольших городках на юге России. Впрочем, и в обеих столицах он не обойден вниманием. Зелье готовится из маковой соломки и ацетона – дешево и сердито…»

Святой вспомнил брянскую девчушку, деградировавшую до нулевой отметки. Правда, ее мучения уже прекратились, и от соблазна наркоманку оберегала могильная плита да доски гроба. Поворошив прошлое, Святой вернулся к чтению: «…Самодельный опиум быстрее других наркотиков вызывает распад личности, способствует росту агрессивности. Под его влиянием совершаются самые дикие преступления… Как заявил Владимир Вольфович, употребление наркотиков – дело сугубо личное. Кто хочет, пусть колется. Кто не хочет, не колется… Набираю телефон Русского национального единства. Ответ по-ефрейторски четок: „Наркоманы – не люди. Придя к власти, мы будем бороться с ними самыми жестокими способами“. Между тем в последние годы наркоманами становятся молодые люди с вполне нормальными способностями… Для ведущих партий и движений существует лишь один наркотик – наркотик власти» – неутешительным выводом заканчивала статью журналистка.

«Уж не Угланова ли сподобилась резануть правду-матку? Может вмазать по мордасам всем этим брюхатым политикам, если захочет. Но в „Известиях“ она, кажется, никогда не печаталась», – рассуждал