приобретенный у Луиса. Там же была дана историческая справка, в которой говорилось о том, что область Сьерра-Горде издревле населялась племенами памес и хонас, собирательно именуемыми чичимекас, и что потомки этих первых поселенцев по сей день обитают в населенных пунктах региона. Точнее это, видимо, подразумевалось, а написано было другое: человек, составлявший справку, перепутал слова «потомок» и «предок», отчего весь текст приобрел неожиданно мистический смысл.

Налазавшись по пещерному лабиринту заброшенных копей, подкрепившись традиционным индейским блюдом из муравьиных яиц, напоминавших пересоленную перловку, и запив это дело не менее традиционной агавовой брагой, мы побрели в направлении «жилища Синего оленя». Же торопил, приговаривая, что темаскаль — долгая затея, лучше прийти пораньше, и вообще не могли бы мы для разнообразия, что ли, пошевеливаться.

— Хорошо, хорошо, Же, мы идем. А темаскаль — это что?

— Индейская баня. Я в прошлый раз в ней парился с Луисом и еще одним чуваком. Мало не покажется.

У калитки мы встретили двух женщин в длинных юбках и серапе в черно-белую полосу. Женщины подметали дорожку, пританцовывая в такт барабанному бою, доносившемуся из глубины участка. Увидев нас, они быстро переглянулись и бросились врассыпную. Справа по борту показался парень с длинными косами, металлическими кольцами в мочках ушей и ореховыми погремушками на ногах. «Это один из родственников Луиса. Они тут всем кланом живут. Я пойду узнаю насчет бани, а вы идите с Луисом, он вам покажет свои инструменты». Мы пошли на звук барабана. Парень с погремушками выкрикнул что-то по- чичимекски, видимо, извещая хозяина о приходе гостей. Высунувшись из дверей бункероподобной постройки, Луис поприветствовал нас так, будто с момента нашей встречи прошло не три часа, а три года: «А, амигос! Как же, как же, я вас помню!»

Музыкальная коллекция была поистине замечательна: огромные барабаны, выдолбленные из целого ствола дерева и украшенные замысловатой резьбой, барабаны с водяным резервуаром, накрытые высушенной тыквой, барабаны из черепашьих панцирей, трещётки и погремушки из орехов гуиро, деревянные гонги, костяные трубы, дождевые палочки, тростниковые дудочки, морские раковины-окарины, двойные и тройные флейты, цимбалы и металлофоны. Трудно поверить: все это богатство изготовлено и расписано одним человеком. Человек-оркестр Луис поочередно демонстрировал звучание каждого инструмента и, войдя в раж, самозабвенно приплясывал в такт собственной игре. Загипнотизировав слушателей звуками глиняной флейты, удовлетворенно выдохнул: «Пентатоника!»

— Где же вы всему этому научились?

— Давно научился, еще в восьмидесятых. Пошел на концерт одной группы, а после концерта стал у них расспрашивать. Они говорят: «Мы свои инструменты сами делаем». И я тоже стал делать. Съездил к одному навахо в Аризону, купил у него кое-что, он мне про флейты рассказал. А теперь это они у меня покупают!.. На вот, бери на память, — Луис снял со стены расписную дощечку. — Я недавно новый барабан делал, эта дощечка от него отвалилась. Я тогда ее и раскрасил. По-моему, красиво.

В задней части двора мы скинули с себя одежду и, оставшись в одних плавках, выстроились в неловкую, зябнущую шеренгу, как на уроке физкультуры в начальной школе. «Не стойте так, — приказал Луис, — встаньте полукругом. Вот так. — Помощница в пестром серапе поднесла ему дымящуюся чугунную угольницу. Запахло тлеющей хвоей. — Теперь закройте глаза. Мне надо совершить небольшой обряд». Напевая что-то колыбельное, Луис окурил каждого из присутствующих магическими благовониями. «Вот и всё. Спасибо, амигос. Теперь можете открывать глаза и забираться внутрь по одному. Только не трогайте камни, они очень горячие. Я пойду первым». Луис отодвинул могильную плиту, заслонявшую низкий проход, и мы поползли друг за другом в темноту каменного склепа. Земля внутри темаскаля была выстлана какой-то душистой листвой, в центре — аккуратно сложенная горка раскаленных камней. Жаркий воздух с запахами тимьяна, розмарина и древесины окоте. Мастер церемонии сел у входа и задвинул плиту, оставив узкий проем.

«ОК, амигос, можно начинать. Вы не бойтесь, ничего плохого здесь не случится. Я буду петь и немножко играть, а вы мне, пожалуйста, подпевайте. Темаскаль — наша древность, поэтому песни, которые мы поем, — это молитвы о наших близких и тех, кого с нами уже нет. Пока будете петь, постарайтесь думать о них. О солнце, которое мы провожаем, и об очищении, которое нам предстоит. Все, что нас держит внизу, должно превратиться в дым. Так делали наши предки, ацтеки и чичимеки. Да, и вот что еще: хоть здесь и темно, я прошу вас все время держать глаза закрытыми. Не бойтесь, плохого не будет…»

С этими словами Луис ударил в бубен и начал напевать — сначала тихо, потом все громче, пока соборная акустика пространства не наполнилась хором голосов, оголтело повторяющих заклинательную тарабарщину: «Хен-да-не-на, хен-да-не-на, хен-да-не-ще-ща-уа…» Меня прошиб пот, и я услышал собственный отдаляющийся голос. «Эй-да-хейо-хей, эй-да-хейо-хей…» Голос, зовущий кого-то на непонятном языке, обращающийся то ли к тем, кого нет, то ли к нам, которых не будет, то ли к самому времени, текущему по встречной полосе из будущего в никогда не бывшее, мимо всевмещающей точки сейчас. «Еще немножко посидим, амигос, я попрошу, чтобы нам принесли еще пару камешков».

Дружные распевки на пределе голосовых связок чередовались с сольным горловым пением куикани, одна мантрическая фраза переходила в другую. В какой-то момент мне показалось, что к нашему хору прибавилось еще несколько голосов — судя по тембру, индейских. Я открыл глаза, но увидел только узкую полоску вечернего света в проеме, оставленном для связи с внешним миром. Время от времени проем увеличивался и в него просовывали музыкальные инструменты в церемониальном порядке: барабан, окарину, длинную трубку — местный аналог австралийского диджериду. После звука диджериду кто-то, сопя, передвинул плиту; связь с окружающим миром оборвалась. Я почувствовал, что погружаюсь в сон.

«Препара эль агуа»[1], — скомандовал Луис. Через несколько минут плиту отодвинули. Снаружи было так же темно, как и внутри. На выходящих из темаскаля опрокидывали по три ушата ледяной воды. Помощницы в серапе, добродушно посмеиваясь, закутывали дрожащих гринго в банные полотенца. «Вот и всё, амигос. Вот такую баню я себе устраиваю где-то раз в две недели. А теперь мне пора репетировать с группой. Если хотите послушать, милости просим».

Группа, состоявшая из пяти человек, репетировала на чердаке, привычно заваленном музыкальными инструментами и черепами животных. Накрапывающая перкуссия и протяжный звук флейты «хопи» сливались с лаем тысячи псов, которых никто не видел. Щуплый индеец в рваной футболке с логотипом нью-йоркской бейсбольной команды затянул «дорожную песню»:

Через несколько дней, гуляя по колониальному городку в другой части Мексики, я чуть было не угодил под колеса грузовика. Водитель, едва успевший затормозить в последний момент, высунулся из окошка, чтобы обматерить разиню-пешехода. Я поднял глаза на водителя. Беззубый, усатый рот, диковатый взгляд. Рядом сидел парень с длинными косами и металлическими кольцами в ушах. Ребята, это же Луис! Луис! Какими судьбами?.. «А, амигос, вот и вы», — поприветствовал нас Луис, как если бы в этой встрече за тридевять земель от «жилища Синего оленя» не было ничего неожиданного. И, дружелюбно улыбнувшись, поехал своей дорогой.

В день нашего отъезда из Серебряного города, армия черных джипов проехала по пустынным улицам и остановилась у заброшенных шахт.