Фичино к Веласию, одна любовь разумная — —

— — а другая естественная; — — первая, древнейшая — — не знающая матери — — в ней Венере нечего было делать; вторая порождена Юпитером и Дионой. —

— — Послушайте, братец, — сказал дядя Тоби, — какое до всего этого дело человеку, верующему в бога? — Отец не мог остановиться, чтобы ответить, из боязни потерять нить своего рассуждения. — —

— Эта последняя, — продолжал он, — имеет все Венерины свойства.

— Первая, золотая цепь, спущенная с неба, возбуждает любовь героическую, которая содержит в себе и, в свою очередь, возбуждает желание философии и истины, — — вторая возбуждает просто желание. — —

— — Я считаю произведение потомства столь же благодетельным для мира, — сказал Йорик, — как и определение долготы. — —

— — Конечно, — сказала мать, — любовь поддерживает доброе согласие в мире. — —

— — В доме — дорогая моя, вы правы. — — — Она наполняет землю, — сказала мать. — —

— Но она оставляет пустым небо — дорогая моя, — возразил отец.

— — Девство, — торжествующе воскликнул Слоп, — вот что населяет рай.

— Ловко пущено, монашенка! — сказал отец.

Отцу свойственна была такая задорная, резкая и хлесткая манера вести споры, он так усердно колол и рубил направо и налево, оставляя у каждого по очереди память о своих ударах, — что меньше чем в полчаса непременно восстанавливал против себя все общество — хотя бы оно состояло из двадцати человек.

Немало содействовала тому, что он оставался таким образом без союзников, его привычка всегда поспешно занимать позицию, которую труднее всего было отстаивать; и надо отдать ему справедливость: утвердившись на ней, он защищал ее так доблестно, что человеку храброму и доброму больно было видеть, когда его оттуда выбивали.

Вот почему Йорик хотя и часто нападал на отца — однако никогда не позволял себе пускать при этом в ход все свои силы.

Девство доктора Слопа в заключительной части предыдущей главы побудило его на этот раз стать на сторону осажденного отца, и он собирался уже обрушить все христианские монастыри на голову доктора Слопа, как в комнату вошел капрал Трим доложить дяде Тоби, что его тонкие пунцовые штаны, в которых предполагалось совершить атаку на миссис Водмен, не подойдут; ибо портной, распоров их, чтобы вывернуть наизнанку, обнаружил, что они уже были выворочены. — — Ну так выворотите их снова, братец, — с живостью проговорил отец, — ведь придется еще не один раз их выворачивать, прежде чем дело будет сделано. — — Они уже насквозь прогнили, — сказал капрал. — — Тогда во что бы то ни стало, — сказал отец, — закажите, братец, новую пару — — ибо, хотя мне известно, — продолжал отец, обращаясь ко всему обществу, — что вдова Водмен уже много лет по уши влюблена в брата Тоби и пускала в ход всякие женские уловки и хитрости, чтобы пробудить в нем ответное чувство, однако теперь, когда она его поймала, — лихорадка ее пойдет на убыль. — —

— Она достигла своей цели. — —

— В этом положении, — продолжал отец, — о котором Платон, я убежден, никогда не думал, — — любовь, видите ли, не столько чувство, сколько должность, в которую вступает человек, как брат Тоби вступил бы в какой-нибудь армейский корпус, — — все равно, любит ли он военную службу или нет — — состоя в ней — он ведет себя так, как если бы он ее любил, и пользуется каждым случаем, чтобы показать себя человеком доблестным.

Эта гипотеза, как и все гипотезы моего отца, была в достаточной степени приемлема, и дядя Тоби хотел сделать только одно возражение — встречавшее у Трима полную поддержку — — однако отец еще не вывел своего заключения. — — — Вот почему, — продолжал отец (возвращаясь к своей теме), — хотя всем известно, что миссис Водмен расположена к моему брату Тоби, — и мой брат Тоби, с своей стороны, расположен к миссис Водмен, и в природе вещей ничто не препятствует музыке загреметь хоть сегодня же вечером, однако я ручаюсь, что пройдет год, а они все еще не сыграются.

— Мы худо распорядились, — проговорил дядя Тоби, вопросительно посмотрев в лицо Триму.

— Я бы поставил в заклад мою шапку монтеро, — сказал Трим. — — Эта шапка монтеро, как я вам уже сказал, была постоянной ставкой Трима, и так как он ее подновил в тот самый вечер, собираясь идти в атаку, — это сильно поднимало ее цену. — — Я бы, с позволения вашей милости, поставил в заклад мою шапку монтеро против шиллинга — ежели бы прилично было, — продолжал Трим (делая поклон), — предлагать пари вашим милостям. — —

— — Ничего неприличного в этом нет, — сказал отец, — это просто оборот речи; ведь говоря, что ты поставил бы в заклад шапку монтеро против шиллинга, — все, что ты хочешь сказать, обозначает, что по- твоему…

— — Ну-ка, что по-твоему?

— По-моему, вдова Водмен, с позволения вашей милости, не продержится и десяти дней. — —

— Откуда у тебя, — насмешливо воскликнул доктор Слоп, — это знание женщин, приятель?

— Из любовной истории с одной папистской церковницей, — сказал Трим.

— С бегинкой, — пояснил дядя Тоби.

Доктор Слоп был слишком разгневан, чтобы прислушиваться к дядиному пояснению; вдобавок отец воспользовался этой критической минутой, чтобы обрушиться на всех монахинь и бегинок без разбора, называя их тупоумными, протухшими бездельницами, — — Слоп не мог это перенести — — а так как дяде Тоби и Йорику тоже надо было принять кое-какие меры, первому — в отношении своих штанов, а второму — в отношении четвертого раздела своей проповеди — для успеха предстоявшей каждому из них на другой день атаки, — то общество разошлось, и отец остался один. Чтобы заполнить полчаса свободного времени до отхода ко сну, он велел подать себе перо, чернила и бумагу и написал дяде Тоби следующее наставительное письмо: