она будет предпоследней, как в гостиную заглянул охранник. За его спиной стоял его собственный, Пашки, водила с трубкой мобильника в руке.

– Ты чего? – Пашка-Крематорий, уперев девке ладонь в лицо, отстранил ее от себя.

– Вас спрашивает, – проговорил водитель.

– Почему тебе звонят? – Пашка провел ладонью по лбу. – Что случилось?

– Монгол. Позвать велел, – шепотом произнес водила.

Сказано это было так, словно не Пашка, а Монгол платил водиле деньги и был его хозяином.

Мгновенно все замолчали – Анохин, приложив палец к губам, напряженно всматривался в лицо Пашки.

– Слушаю. – Трубка холодила разгоряченное ухо.

– Поздно уже. Ты и телефон свой отключил, – проскрипел далекий голос Монгола, – пришлось пошустрить, еще один номерок отыскать. Водила твой сообразительный, спорить не стал. Приезжай ко мне прямо сейчас. Разговор есть.

– Я выпил немного, – голова у Пашки кружилась.

– Бросай телок и приезжай. Дела такие пошли, что ждать некогда. Не каждый день беспокою. Жду. Нужен ты мне.

Пашка-Крематорий глянул на внезапно замолчавшую трубку. Анохин кивнул ему:

– Выйдем.

На крыльце они остались вдвоем. Анохин сжал перила:

– Поздравить можно?

– Монгол к себе зовет.

– Таким людям не отказывают. Все, сдался Монгол, ему больше ничего не осталось, как только тебя поставить.

– Думаешь?

– Он лицо сохранить хочет. Вот увидишь. Карл у него из доверия вышел.

Пашка глянул на часы:

– Через полчаса у него буду.

– Не тяни. Монгол пока еще в силе.

Старик в инвалидной коляске сидел у раскрытой двери на балкон и, не моргая, смотрел в ночь – темную и тихую. За его спиной потрескивал догорающий камин. Ни один листик не дрожал на дереве, ни одна травинка не качалась. Комары плотным облаком вились возле садового фонаря.

– Кровопийцы, – прошептал Монгол, – что ж ко мне не летите? Стариковская кровь не по нутру? Молодой крови хотите?

Просторный дом был наполнен тихими звуками. Где-то внизу открылась дверь, но лишь только второго этажа достигла мелодия песни, тут же звук в приемнике уменьшили. Зажурчала вода… Скрипнула половица, застрекотал сверчок…

Монгол вслушивался, наклонив голову, будто пытался различить в ночном доме еще один звук.

– Я знаю, ты давно поселилась у меня. И раньше по пятам ходила, но я молод был, быстрее тебя бегал. Не прячься, выйди, – казначей говорил с кривой старческой улыбкой, продолжая смотреть в темноту за окном. – Я уже в годах и могу встретить тебя без страха. Это молодые тебя боятся. А я свое отбоялся.

Среди стволов старых сосен замелькали светлые полосы, и только потом послышалось тихое урчание мотора. Монгол откатил коляску от балкона и ткнул кочергой в рдеющие угли камина.

– Подкинь-ка дров, прохладно, – крикнул он.

И тут же в комнату заглянул охранник, без лишних слов подбросил в жерло камина сухих березовых дров. Вопросительно посмотрел на казначея общака.

– И пацанам скажи, чтобы смотрели в оба.

Охранник кивнул, вскоре его шаги уже раздавались на лестнице.

Пашка-Крематорий выплюнул за окно джипа жевательную резинку. Мята еще приятно щекотала горло.

«Все, сдался Монгол, – подумал он, глянув на освещенные окна верхнего этажа кирпичного дома, – о сходняке разговор поведет».

«Гранд Чероки» замер у закрытых ворот.

– Посигналить, – спросил водила, – или выйти постучать? Словно не слышат.

В воротах открылась калитка, и к машине вышел худой сумрачный уголовник лет тридцати. Единственной живой деталью на его бесстрастном лице был шрам, пролегший наискосок – от переносицы до скулы.

– Монгол ждет, – блатной меланхолично прихлопнул комара на щеке, – а ты, «браток», в тачке посиди.

Пашка-Крематорий поднимался по неширокой лестнице на второй этаж, в доме пахло лекарствами, как в больнице. Мясистые кактусы и алоэ в керамических кашпо стояли по обе стороны коридора. Он переступил порог комнаты. Ярко горели дрова в камине, старый казначей кутал ноги в клетчатый плед. Желтая, словно обтянутая пергаментом ладонь Монгола на мгновение выскользнула из-под пледа и снова исчезла в складках. Казначей присесть не предложил.

«Злость затаил, что не по его вышло», – подумал Пашка и тем не менее обратился к хозяину дома с полным уважением.

– Извини, что телефон отключил. Не думал, что среди ночи понадоблюсь.

– Мне твои извинения не нужны, – хриплый голос Монгола звучал зловеще, – думаешь, всех развел? И теперь общак у тебя под ногами окажется?

– Что с тобой, – Пашка нервно оглянулся, – какое развел?

– Ты Карлу «филки» предложил в обмен на фирму. Подставить решил? Думал, не откажется?

– Он сам себя в другом подставил. Я его спасти хотел. Ему и предъявляй, а не мне.

– Предъявлять? Не буду. Ты лучше меня свои грехи знаешь…

– Что ты на понт меня берешь? – Пашка почувствовал движение за спиной и тут же ощутил дрожь в коленях.

Он не успел обернуться, двое блатных схватили его, тонкая шелковая удавка плотно обвила шею. Как Пашка-Крематорий ни упирался, его поставили на колени.

– Сдохни, сука. Жаль только, что похоронят тебя как человека. И семье помогут. Жене даже тратиться не придется. Могила-то у тебя уже есть, – неожиданно звонко проговорил Монгол.

– Это все Артист…

– Артист тебя и сдал, с потрохами.

Пашка-Крематорий подозревал, что когда-нибудь подобное случится, но в мыслях ему представлялось, что произойдет это через долгие годы. Иллюзий не строил, мир, в котором он жил, не знал жалости. Как не знал ее и он сам. Единственное, на что он мог надеяться сейчас, – смерть окажется быстрой.

– Помолиться дай, другого случая у меня уже не будет… – Голос Пашки сорвался.

– Пусть помолится, – разрешил Монгол и отвел взгляд, – пока молиться будешь, припомни, куда общаковые «филки» запропастились. Скажешь – на том свете зачтется.

Петля удавки чуть ослабла. Пашка-Крематорий покорно опустил голову, губы его беззвучно шевелились…

Пашка рванулся вперед резко, неожиданно ударив ногой стоявшего за ним блатного с намотанной на пальцы удавкой. Черная шелковая лента соскользнула с ладони.

– Сам сдохнешь! – прорычал Пашка, смыкая сильные руки на морщинистой шее Монгола.

Он уже не надеялся спасти свою жизнь, но хотел утащить следом за собой на тот свет и казначея, вынесшего ему приговор. Блатные замешкались всего на секунду, а когда уже схватили Пашку, тот безвольно повис в их руках. На его груди расплывалось алое пятно, голова дергалась. Он еще пытался что- то произнести, но кровь хлынула горлом.

Монгол вздохнул и глянул на тонкое полированное лезвие стилета в своей левой руке – даже капли крови на металле не осталось, так быстро он успел нанести два удара – в сердце и в яремную впадину. Стилет вновь исчез в складках клетчатого пледа.

– Падаль уберите с глаз подальше, – Монгол говорил спокойно, размеренно, будто только что и не находился на краю гибели, – жаль, что припомнить про «филки» не успел.