– Потому что тогда мы поставим на всем этом точку. После Y2K всем будет наплевать. Когда это станет вчерашним днем, это уже не будет моей проблемой. Но до Y2K это моя проблема. То есть теперь – твоя.

– Это действительно неотъемлемая часть проекта?

– Обязательно! С самого начала. Никаких смертей! Ты можешь мне пообещать, что все они останутся живы?

Озбей не улавливал в его словах смысла.

– Мы поп-импресарио, а не боги. Человеческая судьба не в нашей власти.

– Ладно, Мехметкик, подойдем к делу иначе. «Военно-развлекательный комплекс». Тут я с тобой, мне нравится эта программа. Конечно, ты можешь быть воином и одновременно большим артистом. Недаром армия не может без военных оркестров. Недаром мафия лезет в шоу-бизнес. Но если ты профессионал, ты не станешь убивать талант. Понимаешь меня? В этом вся суть: можешь убивать врагов, даже аудиторию не жалеть, но не трогай талант!

Озбею было не по себе: как видно, новое обстоятельство противоречило его прежним соображениям. Наконец он позволил себе дипломатичную улыбку.

– Зачем так волноваться? Это всего лишь семь бездарных девчонок.

– Тем не менее они – наши исполнительницы. Они делают проект тем, что он есть.

– Они ничего не знают о реальности. Они танцуют, поют, продают тряпки. Культурная война не их дело. Ведь для них эта война – тайна тайн.

– Блаженное неведение?

– Да, в этом женское счастье, – важно ответствовал Озбей.

– Хорошо, остановимся на этом. Но прежде чем я уйду, обещай мне одну вещь. Дай мне честное слово, что ты будешь заботиться об этих семи иностранках так же, как заботишься о ней. – И Старлиц указал на Гонку Уц.

– Но Гонка Уц – моя вторая жена! Великая артистка! А девчонки «Большой Семерки» просто притворщицы. Ты сам это признавал.

– Признавал и признаю. Мы оба это знаем. Но девушка – это девушка, Мехметкик. Сам понимаешь: демократия, права человека, Хельсинкская конвенция и прочая чушь. В данном случае придется все это уважать.

Озбей упрямо молчал.

– У меня к этому сентиментальная приверженность. Иначе я не буду знать покоя.

– Ты пытаешься загнать меня в ловушку, – изрек наконец Озбей. – Хочешь, чтобы я связал судьбу этих дур с великим сияющим будущим Гонки Уц. Но твои девчонки – это пустое место, просто приманка, чтобы сбывать шлепанцы. А Гонка – великая артистка, душа народа.

– Получается, ты сам признаешь, что не годишься для этого проекта, – подытожил Старлиц.

– Я этого не говорил! – сердито вскинулся Озбей.

– Всего две минуты назад ты разглагольствовал о своем великом современном оружии. И что же я слышу теперь? Что вместо применения его по всем правилам и изучения техники безопасности ты собираешься сломать его и бросить ржаветь посреди дороги, совсем как дешевый разбойник из гор Курдистана!

Озбей изобразил улыбку.

– Ты пытаешься вывести меня из себя.

– Чего я, собственно, от тебя требую? Только того, что делал бы сам. Пока их менеджером оставался я, им ничего не угрожало. Если ты доверишь моим заботам свою Гонку, то тебе будет не о чем беспокоиться.

– Ты не смеешь касаться Гонки Уц. Ни ее туфельки, ни края ее юбки!

– Для начинающего ты делаешь большой прогресс, Озбей. Но тебе еще надо разобраться, кто ты такой. – Старлиц вздохнул. – Либо ты сообразительный вкрадчивый хитрец, каким тебе хочется быть, либо просто дешевый и грязный тайный агент.

Тут по замусоренному полу зала к ним вприпрыжку бросилась Зета. Из-под модной глянцевой шляпки торчали во все стороны пластмассовые заколки и разноцветные резинки в стиле «Большой Семерки», на нос она нацепила огромные пластмассовые солнечные очки, на себя – безразмерный пуловер с рекламой турецких гастролей. На ее тощем запястье болталась желтая пляжная сумочка, набитая бальзамами для губ, гелями для волос и спреями для ног – все в стиле «Большой Семерки». Под мышкой она сжимала желанную «гастрольную модель» – целый автобус с семью куколками и водителем, заправляющийся у бензоколонки. Она успела надеть три экземпляра тайваньских «спортивных часов» и съедобное ожерелье и на бегу тянула из пластмассовой бутылки ядовито-желтый «энергетический напиток», якобы сделанный по любимому рецепту семи исполнительниц.

Озбей уставился на нее.

– Ты прав, – отчеканил он, переводя взгляд на Старлица. – Они гостьи, я хозяин. Это дело чести. Их жизнь для меня такая же ценность, как жизнь Гонки.

– Это все, чего я хотел, – с облегчением сказал Старлиц. – Теперь ты говоришь как мужчина.

Он протянул Озбею руку, тот с сомнением ответил на рукопожатие.

– Когда ждать тебя назад? – спросил Озбей.

– Не ждите меня.