конкретное дело дерутся. Полмира под себя подмяли, чтобы жить нормально.

Водила возмущенно зафырчал, недовольный политологическими выкладками командира отделения. Спор приобретал принципиальный характер. Заинтригованный разговором, капитан Верещагин приостановился, стараясь подольше оставаться незамеченным. Бойцам, расположившимся на броне, он сделал предостерегающий знак, чтобы те не мешали спорщикам.

Водила тем временем подпрыгнул от возмущения:

– Удивляюсь тебе, Мамонт. Рассуждаешь как законченный стяжатель.

Командир отделения, бывший на целую голову выше водителя, тоже поднялся:

– Ты поосторожнее со словами, академик гребаный!

Но Кацубу уже понесло:

– Правильно, вы ведь все в Сибири от каторжан пошли. И философия у вас каторжная. Лишь бы урвать побольше. Значит, нам вторую половину мира под себя положить надо. Вот тогда заживем. Негры для тебя кокосы собирать станут, а урюки хлопок выращивать. А ты вместе с «пиндосами» править станешь. Будешь жить весь в шоколаде.

От мучительного процесса осмысления грозных обвинений, сыпавшихся из уст водилы, сержант покраснел. Но сибирская рассудительность не позволила Мамонту сорваться на банальную грубость, что означало бы проигрыш спора. Конечно, только одним рыком он мог бы заставить водилу замолчать. Но было заметно, что сержант хочет выиграть этот спор силой аргументов, а не ревом луженой глотки. Внезапно он рассмеялся:

– Дурак ты, Кацуба. Хоть и словечки мудреные знаешь. Зачем нам полмира пялить? Россия и так одну шестую суши занимает. Нам бы у себя порядок навести. На всех бы добра хватило. И не фиг тут пропаганду разводить, – Хитро прищурив глаза, он добавил: – Слушай, Кацуба, ты до армии партийной работой не занимался?

Вопрос застал водилу врасплох. Он учащенно заморгал и, не найдясь что ответить, растерянно промычал:

– Не…а… А что?

Мамонт пояснил:

– На коммуниста очень похож. К нам приезжал один такой. Речуги как по писаному толкал. Звал голосовать за Зюганова. Говорил, что они отнимут деньги у олигархов и народу отдадут. А у самого на запястье часы за тонну баксов, не меньше. Прикатил в нашу глухомань на джипаре. У самого морда лоснится, аж лопается. Наши мужики сразу скумекали, что если такой поделится, то вообще у народа хрен да редька останется. А кто возбухать начнет, тому быстро напомнят о каторжном прошлом. У нас в Сибири лагерей много. И старые остались. Только колючку новую натянуть надо и вышки для вертухаев поправить. Так что, Кацуба, с твоей болталкой только политикой и заниматься. Будешь людям мозги запаривать и большие деньги за это получать.

Ошеломленный потоком слов (обычно Мамонт говорил короткими предложениями или отрывочными фразами команд), водитель бэтээра шмыгнул носом, словно обиженный мамкой пацан и, не найдясь что ответить, примирительно пробормотал:

– Ладно, Мамонт, не заводись. Лучше давай о бабах поболтаем.

Эта тема в армейских кругах всегда пользовалась популярностью. Недостаток сна и отсутствие женщин делают солдатские будни серыми и безрадостными. И если первую трудность при определенной сноровке и хитрости всегда можно восполнить дремой в какой-нибудь каптерке, то с особами противоположного пола пообщаться удается редко.

Кацуба, меньше всего похожий на героя-любовника, любил хвастаться своими победами на любовном фронте. За это сослуживцы, остро чувствующие фальшь, прозвали его Хулио-Кацуба. Намертво приклеившееся прозвище происходило то ли от имени героя бесконечного латиноамериканского сериала, то ли от имени сладкоголосого певца Хулио Иглесиаса, постоянно пребывающего в окружении знойных красоток.

Переводя разговор в свободную от политики плоскость, Хулио-Кацуба спросил:

– Как тебе начальница наблюдателей?

Мамонт так быстро перестроиться не мог. Поэтому он недоуменно переспросил:

– Кто?

– Индуска. Главная у них…

Вернувшийся в традиционное для себя невозмутимое состояние командир отделения равнодушно махнул широкой, словно медвежья лапа, ладонью:

– Мне по барабану. Я реальных баб люблю. Чтобы было за что подержаться. А эта меленькая какая- то.

Хулио-Кацуба мечтательно зажмурился. Судя по его физиономии, расплывшейся словно блин на сковороде, перед глазами солдата соткалось чрезвычайно смелое видение из разряда самых откровенных эротических фантазий.

Он даже губами причмокнул:

– А меня она заводит. Не по детски заводит. Не женщина, а Камасутра какая-то.

Из плена сладких грез солдата вывел строгий оклик капитана Верещагина:

– Отставить разговорчики! Болтаешь много, Кацуба. Забирайся в бэтээр и запускай движок. Совсем, воины, разболтались у меня. Надо разбросать вас по точкам в горах, чтобы службу вспомнили. И ты, Кацуба, будешь первым кандидатом на командировку за облака. Там и о политике, и о девушках поразмышляешь.

Под громовой хохот десантников водитель пулей метнулся внутрь бронемашины, надеясь укрыться за стальными листами обшивки от гнева как из-под земли появившегося командира. Вскоре двигатель машины мощностью в двести шестьдесят лошадиных сил глухо заурчал, разогреваясь на холостых оборотах. Серо- голубая струя отработанного дизельного топлива вырвалась из патрубков, отводящих выхлоп. Второй бэтээр, у которого постоянно барахлила система зажигания, упорно не заводился. Верещагин направился к нему. Он шел к бронемашине, думая о том, как задержаться в городе.

Все изменилось в один миг.

Боковым зрением Верещагин увидел двигающийся по прямой как стрела дороге «Урал». Большегрузная машина с накрытым тентом кузовом ехала слишком быстро. При этом она иногда виляла, словно за рулем сидел подвыпивший водитель. В этом секторе машины не должны были передвигаться с такой скоростью. Под визг покрышек водитель выравнивал «Урал» и следовал по прежнему маршруту.

Верещагин наблюдал за этими кульбитами, стоя на площадке, расположенной на противоположной стороне улицы. Сзади за его спиной разворачивался бэтээр Кацубы.

Дорога, по которой двигался «Урал», была проложена наискосок от спрятанного за забором административного здания. От нее ответвлялся отросток съезда, ведший к контрольно-пропускному пункту, подъезд к которому был дополнительно прикрыт бетонными блоками, шлагбаумом и раздвижными металлическими воротами. В данный момент ворота были наполовину открыты, а полосатый столб шлагбаума опущен. В застекленной будке маячило лицо охранника.

Неожиданно «Урал» выскочил на линию тротуара. Теперь его намерения не вызывали сомнений. Водитель специально выехал на противоположную сторону, чтобы выиграть пространство для разворота. Он явно намеревался таранить ворота, пытаясь прорваться на охраняемую территорию. Все происходило с невероятной быстротой.

Ладонь Верещагина скользнула по предплечью, разыскивая несуществующий ремень автомата. Глядя на выраставший в размерах грузовик, он не мог вспомнить, что автомат остался в бронемашине. Но не только Верещагин видел надвигающуюся опасность. За его спиной раздались крики десантников. Не отрывая взгляд от «Урала», мчавшегося на бешеной скорости, Верещагин скомандовал:

– Стреляйте, стреляйте, черт вас побери!

Автоматная очередь, выпущенная кем-то из десантников, прошла перед самым радиатором грузовика. Пули, попав в бетон забора, срикошетили, меняя траекторию полета. И в ту же секунду бронемашина, которой управлял любвеобильный рядовой Кацуба, сорвалась с места. Неповоротливый бэтээр, дрожа всем корпусом, точно борзая перед началом охоты, двинулся вперед. Видимо, водитель, увидавший грузовик сквозь стекло триплексов, сообразил, что к чему. Он вообще был смышленым парнем, этот Кацуба.