разбора сложенным вдвое вафельным полотенцем, с которым пришла, выговаривая им при этом со смешным акцентом, проглатывая в словах часть гласных:

– Хлиганы, зачем дретесь. Тут вам бльница, а не бкс. Прямо шйтаны, а не льди. Ни стда и свести!

После такого неожиданного вмешательства попытки развязывания боевых действий быстро сошли на нет. Шикнув напоследок на охранника, которого он держал, Егорыч несколько смущенно пробасил:

– Ты уж извини, Флюра Сабитовна, за суету. Ребята, не разобравшись, пошумели малось... Охрана больного за делового приняла. В общем, все нормалек. Вот привели тебе в карантин клиента, принимай.

– Все вам «нрмалек», – сказала женщина. – Здесь прядок должн быть, а не драки. А ну шгайте к себе, – рукой махнула она парням в пиджаках. – И ты не играй мне жлваками по щкам. Ишь грячий ккой ншелся, – строго выговорила она охраннику, которого Петр «уронил» на пол. – Пручено тебе строжить хзяина, вот и строжи, а не кдайся на бльных. Где нправление, Егрыч? Двай сюда.

Ворча что-то невнятно-обидное, прибывшие на подмогу охранники отправились за железную дверь, откуда и явились. Третий – «крестник» Петра, в отличие от коллег, не ворчал, а скорее рычал. Однако рык этот больше напоминал рычанье пса в присутствии более сильных, оттрепавших его волкодавов: «Вы победили, но я вам когда-нибудь покажу...»

У Петра сложилось впечатление, что секьюрити, да и все, с кем ему пришлось встретиться сегодня в клинике, с каким-то странным уважением относились к Егорычу. С виду он был самым обычным санитаром – в мятом несвежем халате, с седой щетиной на щеках. Однако же и сам Петр ощущал непонятное излучение силы и крепости, которое накатывало на него от этого человека. Именно накатывало, а не давило. И он был тем волкодавом, которого уважали шавки.

Вот и сейчас Егорыч, вовсе не обращая внимания на потуги обиженного охранника, с едва заметной улыбкой выслушал хозяйку этажа и согласно кивнул:

– Точно говоришь, Сабитовна, каждый должен свое место знать. Держи документы на больного, определяй в карантин. Он вроде мужик спокойный, но в обиду себя не дает, – как мог успокоил женщину Егорыч, подмигнув на последних словах Петру: – Верно, парень?

Петр пожал плечами:

– Не знаю, как получится...

– А получается вроде неплохо, – засмеялся было санитар, но сразу оборвал смех и нахмурился. – Только в чужой монастырь со своим уставом не лезь и права не по делу не качай – тогда действительно все нормально будет.

– А мне этого и не надо, – безразлично качнул головой Петр. – Я никого не трогаю...

– Ну и ладно, – оборвал его Егорыч. – А ты парень вроде не фраер и не лох. Вписываешься на хату авторитетно. Видно, что под шконкой ночевать не станешь... Сабитовна, забирай-ка болезного, а мы пойдем, чайку попьем.

– Нчего мня тропить. Без тбя знаю, что длать, – отмахнулась женщина, изучая направление. – Все, свбодны, бздельники. Вам бы тлько чфир пить, урки.

Она оглянулась на решетчатую дверь, откуда пришла и через которую просматривался пустой длинный коридор с закрытыми дверями по всей его длине. Дернув за ручку и убедившись, что она заперта, Флюра Сабитовна, как назвал ее Егорыч, повернулась и потянула больного за рукав:

– Шгай за мной...

Коридор за глухой металлической дверью, захлопнувшейся за спиной Петра, мало чем отличался от левого коридора, который он разглядел через решетку двери. Был только немного покороче, и в его торце на журнальном столике стоял телевизор и напротив стояли два кресла. В одном сидел уже знакомый охранник из двух, явившихся на помощь собрату. Второй почти сразу вынырнул на шум из двери посередине коридора. Он бросил взгляд на вошедших и доложил через плечо в комнату:

– Соседа вам доставили, Павел Иванович.

– В натуре, договаривались же с Сергеичем, что будет все тихо, без шизы за стенкой. В психушке и той – сплошь бардак! Даже за бабки покоя нет!

Вслед за охранником из дверей показался огромный человек с блестящей бритой наголо головой, в оливковом спортивном костюме «Пума» и сланцах.

– Сабитовна, ну в чем дело? Договаривались же...

– Нчего не знаю. Нправление в крантин, а он у нас одн и в этом крле, – промурлыкала Флюра Сабитовна, ковыляя мимо.

Человек в «Пуме» скрылся за дверью. Петру, остановившемуся у двери, обитой оцинкованным железом – наверное, той самой «жестянкой», про которую упоминал Егорыч, был слышен разговор по телефону.

– Илья Сергеевич, Бурлаков беспокоит... Ну конечно, вы же говорили – один, все условия... Что, не псих? Амнезия... А это что за птица такая? А-а-а, понял. То есть дали парню по башке, у него память и вышибло... Не покусает, значит. Ну ладно, раз так. Мой вопрос как?.. Движется... Надоело безделье до чертиков... Ну все, до свидания, Илья Сергеевич.

Флюра Сабитовна открыла дверь и посторонилась, пропуская Петра внутрь. Однако им пришлось задержаться на короткое время, выслушивая отповедь огромного человека, опять появившегося в коридоре:

– Эй, псих, чтобы вел себя, как мышка в норушке. Услышу шорох или, не приведи господь, храп ночью, удавлю, как Ромео Дездемону. Понял, урод?

Неизвестно, из каких глубин памяти Петра всплыл этот жест. Он безразлично пожал плечами, потом сжал руку в кулак, выпрямил средний палец и показал его здоровяку.

Отвешенная чуть ниже золотой полукилограммовой нагрудной цепи челюсть была последнее, что увидел Петр, заталкиваемый легоньким кулачком Флюры Сабитовны в карантинный отсек. Из-за металла захлопнувшейся двери он услышал отчаянный рев оскорбленного пумоносителя, схожий с гудом курьерского поезда на выходе из туннеля – глухой и утробный, и удары в дверь, так что косяки заиграли волной. Петр понял, что друзей в этом богоугодном заведении он не завел, а вот врагов, похоже, уже наработал. На это и времени, и ума беспамятно-амнезийного вполне хватило. Как-то само собой все вышло.

– Зчем здираешь людей? – забавно насупив брови, спросила Флюра Сабитовна.

– Не я задираю, они сами задираются, – пожал плечами Петр. – Что он ко мне пристает?

– Ему по жзни ко всем прставать надо, птому что он бндит, – знающе сообщила женщина. – А ты бы прмолчал, нчего бы с тбой не случилось, не скис бы. И он на тбя не злился бы. Худой он чловек, как чего плхого не вшло. Не пуганый ты, прень.

– Не знаю, пуганый или нет, не помню...

– Ну лдно, двай рсполагайся, – безнадежно махнула рукой женщина. – Вот твоя крвать, вот умвальник. Кушать тбе прнесут. Лжись да отдхай. Что-то ндолго тебя в крантин определили – аж на две вдели.

Флюра Сабитовна, старшая медсестра отделения, в которое определили Петра, заходила в этот день еще несколько раз. Сначала она сопровождала санитарку, принесшую ужин, попозже сделала укол, а перед сном принесла какие-то таблетки. Сказала, что и то и другое – «не для лчения, а укрпляще». Она дежурила в эту ночь.

Петру, несмотря на видимую неразговорчивость хозяйки отделения и трудности с гласными, все же удалось расшевелить ее и получить скудные познания о людях, заинтересовавших его и, судя по реакции, заинтересовавшихся и им самим.

Про санитара Егорыча женщина высказалась резко, однако в голосе ее Петр уловил уважение к этому человеку. При всей недосказанности можно было понять, что Егорыч не один десяток лет провел в зоне и сейчас вроде бы находился в завязке. Хоть и работает он простым санитаром, однако уважение имеет не только у работников психдиспансера, но и у серьезных посетителей.

Флюра Сабитовна пренебрежительно ткнула пальцем в сторону двери и поведала, что однажды отсиживавшийся в психушке индюк, такой же, как и огромный сосед Петра по отсеку, по незнанию попытался повысить голос на Егорыча и привести его к порядку, который сам и решил определить. В результате пришлось срочно переводить болезного и одного из его бодигардов в хирургию. Причем претензий от пострадавшей стороны к Егорычу предъявлено не было, так как разобрались люди, с кем