Там, в этом чертовом паспортном столе, просто перепутали запросы и файлы. Он же делал запрос, когда мы подняли то дело из архива, он же делал запрос, а они там все просто перепутали с чьим-то другим запросом совершенно по иному делу, иным фамилиям, может быть, похожим – мало ли в Москве и области Прохоровых... чьим-то другим запросом, поступившим в марте...

Что же я наделала...

Что же я такое надела...

– Можем мы пройти куда-то присесть, я должен задать вам несколько вопросов для протокола?

– Пожалуйста, сюда, – судья Дынник с явным облегчением, забыв все инструкции, засуетилась, повернулась спиной к гостю, указывая путь в комнату.

– Вы дома одна?

Катя показалась в проеме двери и...

Что было сначала, что потом, что первым, что вторым, что третьим? Что самым главным, самым основным, окончательным вариантом?

Его голос, изменившийся... слегка, чуть-чуть... изменившийся, споткнувшийся на этом коротеньком вопросе...

Его лицо...

То, что судья повернулась к нему в это мгновение спиной...

То, что Катя возникла перед ним на пороге комнаты и увидела в его правой руке не папку с бланками допросов...

Не папку...

Не нож...

А что-то небольшое, с узким аккуратным хищным лезвием...

То, что, будучи использованным умело и страшно, оставляет смертельные раны и всегда порождает мысли и версии о врачах...

Вы дома одна? То же самое спросил он тогда на даче у Полины... спросил, чтобы вернуться...

– Чалов! – крикнула Катя. – Чалов, не надо!

Где-то далеко, далеко...

Не здесь...

Не сейчас...

Среди сухой травы...

В дорожной пыли...

В пересохшем колодце...

Лишь эхо...

Лишь эхо и тени...

И прах...

– И ты здесь... Вообще-то можно было бы догадаться, принимая во внимание, что ты всегда...

Он обращался к ней на «ты», и в его левой руке уже был пистолет – небольшой, не табельный. Не служебный.

– Отличалась редкой сообразительностью, – внезапно он с силой ударил судью Дынник ногой, так что она, дико вскрикнув, упала прямо на Катю, сбив ее с ног.

– Сообразительностью и умом... и помогала мне, ты слышишь, ты очень помогла мне. Ну зачем ты приперлась сейчас сюда?! – Он возвышался над ними, распростертыми на полу, – двумя женщинами, только что по-настоящему почувствовавшими на себе, что такое сила, и ярость, и тот самый пресловутый фактор неожиданности, который всегда берет верх в критической ситуации, несмотря на все... – Он же мне сто тысяч раз рассказывал об этом деле... мой дядя Ростик... знаменитый адвокат... хвалился, как надо вести дела, как зарабатывать деньги... Сто тысяч раз твердил мне об этом, упрекая, что я ни на что подобное не способен, что у меня не хватит ума и решительности, что я всегда буду чахнуть над гребаными протоколами и тянуть лямку до нищенской пенсии...

Его голос звенел, в нем нарастала истерика...

– Сотни сидят по своим кабинетам, по норам и только ждут, когда один-единственный раз в жизни им попадется дело, настоящее дело, по которому можно будет столько взять... такие деньги, и потом жить как и где хочется и оставить еще детям своим, внукам своим... А в этом деле не надо было ничего брать, никаких космических взяток... только пораскинуть мозгами и кое-что подправить... Кого ты пожалела, дура? Эту суку из суда? Она же за деньги тогда продалась, за квартиру, они же все тогда продались... Кого ты пожалела? Я лишь воздал им всем по заслугам, и все то, что мой дядя получил таким вот способом... таким вот противозаконным закулисным способом, должно перейти ко мне. По наследству! Гаврилов, ублюдок, вышел из игры в самом ее начале... Но мой дядя заплатил мне сполна за все свои нравоучения... И «Бентли» его теперь мой – по закону, и счета в банке, и все остальное... И я вас сейчас здесь пристрелю и буду жить долго и не испытывать никаких угрызений совести. Слышишь, ты?!

Прогремел выстрел...

В квартире прогремел выстрел, и Катя... она вся сжалась в комок, гадая – куда, в какую часть тела попадет пуля, кому она достанется – ей или судье – и как обожжет, вспыхнет горячим пламенем боль...

Еще один выстрел... И еще...

Стон...

Стук предмета, упавшего на пол...

«Господи, святый боже... спаси...» – судья Дынник всхлипывала, трясясь, все еще придавливая всем своим весом Катю.

– Вы ранены?

– Он – р-ранен.

Катя осторожно приподнялась, как пехотинец, приникший к земле, выглядывает из окопа. В дверном проеме кухни с пистолетом в руках – лейтенант Женя Самойлов.

– Я с-стрелял... П-простите, что так з-замешкался, – от волнения он сильно заикался. – Я с-сначала р- растерялся... никак не д-думал, что это он... н-наш с-следователь...

Катя бросила взгляд на валявшийся на полу «нетабельный» пистолет и самого Чалова, скорчившегося у стены, руками сжимающего живот, в котором застряли все три пули.

– Я д-даже не смог крикнуть ему «б-бросай оружие», – потрясенный лейтенант Самойлов поднял пистолет Чалова и еще тот предмет – «не нож».

Катя тыльной стороной ладони вытерла мокрое лицо – что там было, кому ведомо – слезы, пот... Слезы...

– Вызовите ему «Скорую», Женя. А я звоню в главк.

Когда что-то заканчивается... и заканчивается относительно благополучно, это еще не означает, что это и есть – счастливый конец.

Катя поняла это в последующие дни и недели, когда она... ну, скажем так – крайне редко могла побыть наедине с собственными мыслями и собственной печалью... горечью и той пустотой внутри, что вдруг взяла и образовалась... И пустоту эту не могли заполнить никакие внешние факторы и дела – допросы в прокуратуре, беседы с оперативниками, весь тот следственный процесс, который с задержанием Чалова начал выстраиваться по ЭТОМУ ДЕЛУ заново.

Когда уголовное дело разворачивается под углом: задержание «оборотня в погонах», всем, в общем-то, наплевать на такие тонкости, как ваша депрессия и опустошенность.

По коридорам прокуратуры, как рой... нет, как стадо бизонов, носились кураторы и начальство – почти все они знали Валерия Чалова лично и... И теперь старались выглядеть непроницаемыми, когда в рамках уголовного дела об убийствах речь заходила о нем.

А речь постоянно о нем заходила.

Чалова на «Скорой» и под конвоем отвезли в госпиталь МВД и там срочно прооперировали пулевые ранения. И он остался жив.

Остался жив, чтобы предстать перед судом.

Однажды в прокуратуре Катя случайно услышала обрывок разговора о нем двух чинов: «Лучше бы умер,